На Дерибасовской полно машин с донецкими номерами. Одесская область принимает переселенцев с Донбасса с конца мая. Одни из них селятся у родственников, другие пытаются снять квартиру. Сдают переселенцам крайне неохотно: мало ли чего от них ждать. Одесситы стараются не пускать к себе женщин, приехавших без мужей.
Действительно, у некоторых женщин, временно перебравшихся в Одесскую область, мужья воюют в ополчении или, наоборот, в Нацгвардии. Но сами они о своих политических взглядах предпочитают молчать, особенно те, которые с детьми.
Одесская область официально приняла 12 000 временных переселенцев. Местные власти принимают их, как могут, но возможности не безграничны. Губернатор Игорь Палица заявил, что в бюджете денег нет, а если вдруг появится лишний миллион, то лучше будет потратить его на нужды сил АТО. О беженцах же, по мнению Палицы, должны заботиться донецкие олигархи.
Но самую действенную помощь временным переселенцам с востока в Одессе оказывают гражданские волонтеры.
В подвальном помещении в центре города на полу гора вещей: рюкзаки, тетради, пластилин, карандаши, детская обувь, игрушки — на носу Первое сентября. Гора уменьшается, потому что школьные принадлежности раздают нуждающимися, и одновременно увеличивается, потому что приходят люди, несут новые сумки, пакеты, коробки. Подвал выделил город, часть гуманитарной помощи тоже закуплена на бюджетные деньги.
Но это сейчас волонтерская община работает с утра и до ночи как конвейер, начиналось же все для каждого из тех, кто сейчас действует сообща, с отдельной, личной истории. Вот что рассказывает мне Елена Марченко: «Мне позвонил из Славянска Петр Дудник, он занимается вывозом граждан с Донбасса в разные регионы Украины. Мы друг друга практически не знали, но я поняла, что люди от него поедут сюда. Сначала была одна бабушка. Днем позже позвонили пять человек, следующим утром было уже 18 человек, которые приехали ко мне из разных мест по разным рекомендациям. Тогда Ирина Викторовна Маркевич из департамента соцзащиты выделила нам санаторий «Медик-2».
Олег Дрюма был известен всей Одессе как человек, который занимается проблемами инвалидов. И что же: война погнала с востока в том числе инвалидов-колясочников. Теперь они живут в санатории «Автодорожник», и Дрюма взял над ними кураторство.
Наталья Уварова состоит в Совете многодетных матерей (у самой — пятеро), кому как не ей принимать в Одессе многодетные семьи и инвалидов с Донбасса.
«Мы никогда не были командой, но в мае — начале июня стали списываться друг с другом в фейсбуке, поняли, что поодиночке не справимся, — рассказывает Елена Марченко. — Решили собраться вместе, распределить обязанности и дать пресс-конференцию».
Сама Марченко из России, 12 лет назад приехала на отдых в Одессу, встретила будущего мужа и осталась тут навсегда. Она ждет второго ребенка, но сейчас ее главная забота — беженцы: «Муж устал со мной спорить, ничего не сказал даже, когда я потратила последние 1200 долларов, отложенные на дом, который мы строим».
Елена говорит по телефону, сначала спокойно, потом начинает плакать одними глазами, кладет трубку и рассказывает: «Везут к нам пятеро детей, на их глазах расстреляли мать, прямо в эти дни в Донецке, после чего 12-летний мальчик стал писаться».
Помощь психолога нужна всем переселенцам, и волонтеры ее оказывают, но есть те, кто нуждается в особой заботе даже на фоне общей беды. Например, люди, которым нужно регулярно проходить процедуру гемодиализа.
«Сейчас у нас на гемодиализе четверо, а просятся еще 65, но мы им отказали. Почему? Просто гемодиализ — это очень дорого, — объясняет Марченко. — Мы ищем для них место по всей Украине. Нуждающиеся в гемодиализе, инсулинозависимые и некоторые люди с определенного рода психическим расстройством — это особая категория, которая получает лечение за средства госбюджета, но только в своем регионе. Поэтому мы не можем потратить средства, выделенные на больных из Одесской области, на тех, кто приехал из Донецка и Луганска».
А вот достать деньги из своего кармана и собрать добровольные пожертвования — другое дело. Четверо вынужденных переселенцев проходят гемодиализ по три раза в неделю, стоимость одной процедуры — больше 1300 гривен. Все эти расходы покрывают волонтеры.
Всего в Одесскую область приехали 2000 инвалидов, то есть почти каждый шестой из переселенцев.
«Аня позвонила мне и сказала, что через три дня у нее заканчивается инсулин. — Наталья Уварова рассказывает, как впервые решала проблему с дефицитным лекарством для беженцев: — Мы, волонтеры, кинулись искать, но в аптеках его нет в свободной продаже. Поставили вопрос перед областью, перед городом, тогда, кстати, к нам приехали и ООН, и ОБСЕ, и Международный Красный Крест. Все молчат. Писали в Луганск и Донецк, на министерство, нам ответили, что, во-первых, нет гуманитарного коридора, а во-вторых, склады все равно разбомбили. Наступил понедельник, инсулина у Ани уже не было. Экстренную ситуацию помог решить начальник управления — выдал лекарство со склада. Говорит: «Меня, конечно, посадят, но так Аня ваша умрет». Мы нашли спонсоров, купили инсулин и положили обратно на склад».
Но ведь инсулин нужен Ане и многим другим переселенцам регулярно. Наталья Уварова и начальник, имя которого я знаю, но, конечно, не назову, написали каждый от себя письмо архимандриту. Его ли услышали чиновники, или сами догадались, но заработал механизм: все вынужденные переселенцы теперь идут в диспансер и становятся на учет, там им выдают инсулин, а оплачивают его спонсоры.
Та же история — с беженцами, нуждающимися в гемодиализе. Наталья Уварова вспоминает, что и в этом случае у нее не было времени на раздумье: «Мне позвонила из Горловки Ольга Моисеева, сказала, что выезжает и на следующий день будет в Одессе. Встречаю, а она признается, что уже три дня без гемодиализа».
Варианта, выезжать или нет, у Моисеевой тоже не было. Когда началось активное наступление сил АТО, в Горловке остался только один врач, который делал больным гемодиализ. Сначала ночью, потому что днем бомбили, потом днем, потому что и ночью стали бомбить. «Лежим в палате, начался обстрел, стекла сыплются, а куда мы денемся? — вспоминала Ольга Моисеева. — Медсестра села на корточки, заплакала: что, мол, я тут со всеми вами забыла… Но мысли бросить нас у нее не было. Потом перенесли все системы в подвал. Расходники кончились, и тогда врач начал промывать их спиртом. Риск, конечно, но иначе — верная смерть».
Сейчас в Горловке, по словам Моисеевой, больных на гемодиализе нет, всех вывезли в Краматорск.
— А помнишь бабушку, которая к нам пешком по полям бежала с трехлетней внучкой на руках? — перебивает Наташу Лена. — Пока она оформлялась, мы хотели ребенка на руках подержать, а она прижала ее к себе, не отдает: боится, что мы сейчас заберем ее насовсем…
Не все переселенцы покидают зону АТО пешком по полям, обычно их вывозом в безопасное место занимаются волонтеры, тот же Дудник, иногда забирают с собой военные и добровольцы, уходящие по ротации.
«Формируют для нас группы переселенцев, и потом государство дает нам бесплатный прицепной вагон, — объясняет Марченко. — Однажды в Луганске мы сформировали три вагона, и уже шел тепловоз, чтобы их подцепить, но попал под обстрел. Тепловоза нет, машинист контуженный, но тут же пригоняют новый тепловоз, подцепляют — и вперед. Когда пересекают границу — а мы с ними на телефонах, — выдыхаем».
Сейчас стало спокойнее: ДНР и ЛНР дают коридор для вывоза беженцев. А бывало и такое, что обстреливали колонны с инвалидами, один раз погибло сразу 9 человек.
Не распределенные за вечер остатки детской гуманитарки грузят в машину. В подвал заходит беженка Анна с грудным ребенком на руках. Она вернула памперсы, которые дочке не по размеру, — другим-то пригодятся. Рассказывает, что уезжала из Луганска в Крым на отпуск, но теперь отпуск кончился, а места, где она работала, больше нет. В Одессе, говорит, могут и обидеть за то, что луганская, но главное — нашлись добрые люди, у которых она сейчас живет.
Мы садимся в машину, надо объехать три базы отдыха, ставшие лагерями для беженцев. На первой из них разговорилась с парнем лет 14 из Луганска. Говорит, семья поняла, что дело плохо, когда все блокпосты вокруг города покрылись надписью: «Отомстим за 2 мая!» «В конце мая начали стрелять, мы бегом на поезд и сюда. Мы не люди войны, главное — чтобы все закончилось».
Волонтеры разгружают гуманитарный груз, нас зовут в лагерь — отметить День шахтера. В приморском городе Одессе про этот праздник раньше и не слышали.
Вторая остановка — база отдыха «Медик-2» в Сергеевке, которую персонально опекает Лена. Маленькие дети облепили машину, смотрят на рюкзачки, когда понимают, что это подарки не для них, а для школьников, — дружно начинают реветь. Лена рассказывает мне о более серьезной проблеме:
— Детей определяют в школу в деревне Сергеевка. Школа украиноязычная, и это становится предметом новых конфликтов.
— Не думаю, что это связано с какими-то политическими взглядами, — говорит Наташа. — Просто как будут учить на украинском математику дети, которые языка не знают? В Одессе есть русскоязычные школы, мы пытаемся туда беженцев определить.
Несколько дней спустя, впрочем, к волонтерам будет другая просьба от обитателей Сергеевки — достать русско-украинские словари. Часть детей все же пойдет в местную школу.
— Дорогая моя, хочешь узнать правду, я тебе ее расскажу, — сам напрашивается в собеседники мужчина лет 50. — На Донбассе семь с половиной миллионов людей, из них половина были за Россию, а другая половина разделилась поровну между теми, кто за Украину, и теми, кто за федерацию. И все, тупик. Потому вся эта катавасия и пошла.
Санаторий «Медик-2» состоит в основном из дощатых домиков — летний формат. Ночи в Одессе сейчас уже холодные, поэтому еще одна задача волонтеров — найти теплую одежду. Зато инвалидов поселили в хорошие санатории, где есть отопление и лифты. Большинство переселенцев до сих пор оформлены как «отдыхающие», их пребывание в разных пропорциях оплачивают бюджет Одесской области, волонтеры и фонд Рината Ахметова. Многие беженцы рассказывают, что и вывозом их из зоны АТО занималась эта структура, — так что нельзя сказать, что донецкие олигархи совсем уж безучастны к судьбе земляков.
Пока собираю похожие друг на друга истории: бомбежка, подвал, автобус — в лагере случился форс-мажор. Лена говорит, что у беженки Лили, которая на пятом месяце беременности, резко подскочила температура. Садимся в «скорую», едем в ближайший город — Белгород-Днестровский. Там Лилю осматривает врач, он готов ее госпитализировать в местную больницу, но Лена хочет везти больную в Одессу. Звонит главе департамента здравоохранения Одесской области. На улице 10 вечера, но он берет трубку и быстро решает вопрос — такие отношения сложились у власти и волонтеров.
Ехать два часа, достаточно, чтобы Лиля рассказала свою историю.
— Я вообще из Макеевки. У нас недалеко аэропорт, как только его стали бомбить, побежали на вокзал. У нас в Макеевке хранились мощи схимонаха Илии. Как святыню вывезли, так Макеевку и взяли. А мы сначала приехали в Херсонскую область, там прожили три недели с мужем. А потом деньги кончились. Я смогла сюда попасть, дочь и маму мою бабушка приняла, а муж там остался. Боюсь за него. В Донецке люди пропадают: вышел на улицу — и все, нету. И в ополчение загоняют, и в Нацгвардию. Ополчение это повырастало непонятно откуда, потом район один появился у нас, там одни чеченцы заселились. Мне просто непонятно: зачем? Чтобы людей убить? Знаете, Донецк только отстроили. Такой город был — ни пылинки на улицах… Развели вот эти разговоры, о бандеровцах, и о сепаратистах тоже. Ну вот кто сепаратист: я или мой ребенок?
— А мы, наверно, одесские фашисты, — говорит Лена.
Две женщины смотрят друг на друга. Вдруг им становится смешно. «Фашистка» пристраивает «сепаратистку» в больницу получше.
— Я одного понять не могу: почему нас не предупредили о том, что будут бомбить, ведь мы же украинцы, такие же, — недоумевает Лиля. — Еще у меня кредит, квартира в ипотеку. Банк звонит, требует задолженность погасить…
Лена объясняет, что вопрос с банком решится, надо только написать письмо, волонтеры помогут, возьмут на контроль.
Три часа ночи. Пока Лилю определяют в палату, водитель «скорой» рассказывает нам, как получил повестку по мобилизации:
— Звоню в военкомат, спрашиваю: у вас там с башкой все в порядке или нет?! Мне 57 лет, и я гипертоник. Куда вы меня собрались — в Нацгвардию?
Повестку в военкомате порвали.
Для меня ночная поездка в «скорой» была неожиданным сюжетом, а волонтеры привыкли ко всему. На следующий день, пока Наташа Уварова искала автобус для детей-колясочников, которых нужно везти в школу, Марина Изосимова разбиралась с переселенкой из Луганска, которую хозяин не пустил в квартиру в нарушение договора. Просто врезал другой замок — и все. И вот волонтеры идут в прокуратуру, прокуратура постановляет защитить права гражданки из Луганска. Все, проблема решена? Не до конца: хозяин начал избавляться от вещей «сепаратистки», выкинул детский велосипед. Прокуратура тут, конечно, бессильна, но не волонтеры. Деньги на новый велосипед собрали быстро. А жить луганская беженка будет в гостинице, где работает горничной.
Кстати, из более чем 10 тысяч беженцев официально трудоустроились 22 человека из Донецка и 18 — из Луганска. И нельзя сказать, что им не предлагают работу. На моих глазах беженец отказался работать ковщиком за приличную по украинским меркам зарплату — 6000 гривен (примерно 20 тысяч рублей). Главный мотив, кроме банального тунеядства, — все мы скоро вернемся домой. На фоне военных успехов ополченцев такие настроения, понятное дело, нарастают.
Тем, кто хочет вернуться, государство оплачивает билет в один конец. Несколько человек депортировали принудительно — за открытую и агрессивную демонстрацию антиукраинских взглядов.
Вообще политики в отношениях между волонтерами и их подопечными на удивление мало. На удивление — потому, что все гражданские активисты, с которыми я общалась, придерживаются проукраинских взглядов. Но степень сопричастности к Евромайдану может быть разной: от простого совпадения позиций до безоговорочной поддержки.
— У меня на днях свадьба, но платье на мне будет не белое, а черное. Я даже вышиванку не могу надеть, пока в моей стране траур. А траур — пока мужчины гибнут на фронте.
У Тони в волонтерском движении своя миссия. Она тоже заботится о женщинах и детях, чьи мужья и отцы воюют на востоке, — но только не в ополчении, а в добровольческих батальонах «Айдар» и «Азов». В Луганске и Донецке тоже есть сторонники единой Украины, готовые защищать ее с оружием в руках.
Их близкие живут в Одессе в полусекретном лагере. Попасть туда я не смогла. Тоня объяснила без обиняков: «Ты из московской газеты, а там есть женщины, которые ненавидят русских».
Но сама Тоня не отравлена ненавистью, просто она расходует свою любовь не на всех. Есть, например, среди ее подопечных дети украинских офицеров, вынужденных уехать из Крыма. Тоня называет их «котятками».
В моей любимой Одессе я увидела, что такое единая Украина. Это не лозунг, не преклонение перед национальным флагом и гимном, и даже не произнесенная всерьез клятва умереть за свою страну. Для меня это люди, которые помогают стране перенести общую боль. Мы все знаем, как велико это горе, но это масштаб, которым только и можно мерить лучших из людей.