После взрыва на Черкизовском рынке в августе 2006 года я, помнится, опубликовал заметку “Необыкновенный фашизм”. Там речь шла не только о том, что следствие как-то уж очень быстро разобралось с виновниками, которые, оказывается, сразу начали признаваться во всех нераскрытых терактах, включая подрыв уборной колдуньи Лилианы, но и о том, что фашизм получается какой-то странный. Он возникает не на пике обнищания и национального унижения, как в Германии либо Италии, а на подъеме с колен. В период относительной сытости и, как пишут теперь, “тучности”. В стабильнейший период, в условиях полной беспартийности общества – потому что партий нет, политика отсутствует как таковая и возможности фашистской пропаганды сведены к минимуму. По телевизору, во всяком случае, ничего такого не говорят. Тем не менее три подростка из сравнительно благополучных семей изготавливают бомбу и взрывают ее в людном месте, убив при этом десяток жертв, не имеющих никакого отношения к национальным меньшинствам. Просто взяли и взорвали, на ровном месте. Не с голоду, не с отчаяния, не от большой любви к великой России. Удивительный фашизм, свидетельствующий о самом страшном: о том, что экономические и даже идеологические предпосылки не играют в его зарождении никакой роли. А зарождается он там, где вытоптано все остальное. Собственно, у нас так долго спорят об определении фашизма, так охотно вешают этот ярлык на любого оппонента (поскольку других страшных ругательств попросту не осталось), что смысл явления размылся абсолютно. Хочется как-то уже, что ли, отрешиться от идеологических рамок, поскольку фашизм бывает всяким: милитаристским, националистическим, либеральным, даже гендерным.
Фашизм – крайняя степень примитива, возникающая там, где сложность оказывается под запретом. В ХХ веке обнаружился один из фундаментальнейших законов истории: грубо говоря, фашизмом называется то, что получается, когда человек по тем или иным причинам перестает развиваться. Тогда он скатывается в состояние быдла. Вероятно, это и есть главная черта человека: если он не тратит величайшего труда на то, чтобы стать лучше, – сам по себе он делается только хуже, и очень быстро. Человек – скотина, непрерывно трудящаяся над своим превращением в Бога. Перестав трудиться, он становится не дураком, не лентяем, даже не негодяем, а именно скотиной. И фашистов в первую очередь получает не то общество, в котором мало платят, а то, в котором не создают условий для внутреннего роста. К сожалению, современное российское общество именно таково. Это общество консервативно-охранительного типа, а человек устроен так, что консервировать его нельзя. Это очень неустойчивое существо, вроде быстро разлагающегося химического соединения: если не живет – сразу гниет. Нет таких заморозков, чтобы остановить этот процесс.
И вот вам пожалуйста, в январе 2009 года в Москве арестованы еще два террориста, Башелутсков и Лухмырин. Они уже пытались взорвать “Макдоналдс” в Выхине – не получилось, задели за дверь рюкзаком со взрывчаткой, и большая часть этой взрывчатки высыпалась из корпуса бомбы. Бог спас. Какое общество, такие, слава Богу, и террористы. “Смертница-неудачница” – тоже очень жалко звучит на самом деле: если помните, так называли Зарему Мужихоеву. Она тогда увидела в киоске розовую кофточку с золотым пояском и передумала взрываться: у нее никогда не было такой кофточки. А в предыдущий раз у нее не получилось из-за гайморита: очень болела голова. Как-то не вяжется это все с образом идейной шахидки, правда? Не монтируется с образом: кофточка, поясок, гайморит… Сплошное вырождение. Идейные убийцы так не прокалываются, а проколовшись – не раскалываются. А Башелутсков и Лухмырин раскололись сразу. Так ведут себя пустотные фашисты – люди, ударившиеся в зверство от крайней простоты и тупости, сорняки, выросшие на выжженной земле.
Бапшелутсков и Лухмырин приехали в Москву из Волгограда. Никаких убеждений у них нет – они что-то где-то слышали о том, что России вредно христианство, а подлинная наша вера языческая, ведическая, руническая. И еще они что-то слышали про хачей. Им показалось правильным взорвать мечеть, они пошли проводить рекогносцировку на местности, их сцапали, и они немедленно признались во всем. Один, утверждают адвокаты, болен на всю голову и перенес менингит, а другой недавно перестал быть несовершеннолетним.
Любуйтесь, господа: вот это и есть фашизм в химически чистом виде. Он не преследует идеологических целей и не рвется к власти. Он не может объяснить собственных причин и не снисходит до составления программ. Он возник в стране, где ни одно слово больше ничего не стоит и ни одна ценность ничего не весит. Это фашизм бивисов и батхедов, выросших на пустыре.
Пустырь не надо возделывать – он возникает сам собой. Любой дачник скажет вам, что почва – весьма наглядная метафора человеческой природы: если ее не возделывать, она зарастает стремительно. Если возделывать – все равно зарастает, но по крайней мере на ней успевает что-нибудь расцвести, а если повезет, то и созреть. Упраздняя советские идеологические схемы, революция конца восьмидесятых не предложила взамен ничего, кроме совершенной абстракции – свободы. При этом как-то упустили из виду, что свобода нужна культурным растениям – сорнякам она совершенно без надобности. И рынок сам себя не регулирует, и почва сама себя не копает. Если она вытоптана, на ней растет крапива-лебеда. Им ничего не нужно, они неприхотливы, а силу набирают такую, что никакая клубника через сплетение их желтых жестких корней уже не пробьется. И хрен прополешь потом, когда опомнишься.
Собственно, вытаптывание это происходило в три этапа. Сначала была упразднена советская культура, якобы чересчур идеологизированная. Потом настал черед коммерциализации – стало искореняться всякое слово, которое казалось сложным новоявленной Эллочке-людоедке, захватившей в обществе командные высоты. Такого не было и в двадцатые, вектор которых был все-таки направлен от простоты к сложности, от безграмотности к ликбезу. Что говорить, когда кухарка управляет государством – это не лучший вариант, но кухарка по крайней мере что-то умеет, и повара, по моим наблюдениям, обычно добродушны. Гораздо хуже, когда государством управляет Эллочка-людоедка, торжествующая мещанка со словарным запасом в тридцать слов: она ненавидит всех, кто знает хотя бы пятьдесят. Я еще помню, как из журналистских материалов вырезались любые слова, непонятные правщику, – а образование у правщика было ниже среднего. Но этого было мало: рейтинговое телевидение и сплошной утробный юмор не справились бы с задачей оболванивания страны в одиночку. Надо было упразднить политику, и явился третий этап операции “Неофашизм”: упразднение политического поля. Появилась целая идеология нового консерватизма: заморозим, стабилизируем, получим общество согласных… Его и получили, но ведь велосипед не умеет ехать назад. Он падает.
Я отлично понимаю людей, устраивавших всю эту стабилизацию, и где-то даже сочувствую им. Их поставили латать заведомо недееспособную конструкцию. Рано или поздно пар ее разорвет – но вместо того, чтобы открыть крышку, а главное, вместо того, чтобы несколько затормозить парообразование, они заклепывают щели и бормочут заклинания. Им совершенно невдомек, что стабильность бывает только в развивающейся системе. А в остановившейся наступает деградация. Если подобрать лояльных вместо умных, они на год-другой создадут видимость порядка. Но внутри этого порядка заведутся такие черви, что очень скоро поддерживать станет нечего. Пограничного состояния между жизнью и смертью, к сожалению, не бывает. Вы скажете: а кома? А я вам отвечу: кома и есть смерть. Еще более наглядная потому, что больной дышит.
Им казалось, что они победили высокоорганизованных противников, и, может быть, это в самом деле было так. Но теперь у них завелись низкоорганизованные – вирусы, против которых система бессильна. Можно спорить и договариваться с людьми, но с вирусом гриппа не поговоришь. Теперь они, конечно, пытаются осуществить любимую свою разводку: “Цените нас, потому что эти хуже”. Не выйдет. Ведь “эти” возникли только потому, что вы их, по сути, санкционировали, начисто выморив всех остальных.
Теперь дошло уже до того, что сержант срочной службы уходит на вражескую территорию помыться. Просто потому, что у него в части нет бани.
Впрочем, об этом – в следующий раз, по возвращении из Тбилиси.
Дмитрий Быков