“Пятидневная война” поставила весь мир в весьма затруднительное положение: никто из реально действующих игроков международной политики не смог дать решительной и действенной реакции на нее. Точнее будет сказать, что весь мир растерялся. И это несмотря на то, что о возможности такой войны говорилось очень давно, и о серьезном обострении обстановки было известно заранее. В результате складывается странная картина: система международных отношений на деле просто отсутствует, то есть не работает как система. Она не может давать скоординированной реакции даже на те вызовы, о возможном появлении которых и так всем было известно. И ни одна держава мира в этих условиях не готова к осуществлению заранее определенной политической линии.

Возникает ощущение, будто неопределенность положения России, которая так до сих пор и не смогла решить, каким образом ей стоит встраиваться в международные отношения и какое место в них занимать, распространилась теперь на весь мир. И это принципиально иная ситуация, чем та, что была в 1990-х годах, когда если не совсем однополюсный, то по крайней мере “полутораполюсный” характер мира казался уже вполне определенным. Но и активные призывы того времени к становлению многополюсного мира также вряд ли получили свое реальное развитие – тот мир, в котором мы сейчас оказались, многополюсным также не назовешь.

Сложившаяся ситуация на руку России: постоянно висящая над ней опасность международной изоляции, скатывания в положение аутсайдера международной системы (с неминуемо следующим за этим силовым переформатированием ее геополитического пространства по требованиям этой системы) сейчас поубавилась: нет системы, нет и аутсайдеров. И это несмотря даже на то, что российские отношения с Европой и США постепенно становятся все более жесткими.

Однако такая ситуация никого и не устраивает. Отсутствие стратегического видения и планирования разрушает политическое поле. И это проявляется во взаимоотношениях почти любых стран и международных организаций, ведь трудно определиться с тактикой, когда нет стратегической перспективы будущего отношений. При этом в основе такого положения можно увидеть одну общую для всех геополитических сообществ причину, ту проблему, которая оказалась свойственна сейчас, так или иначе, всем. Речь идет о кризисе идентичности, деградации субъектности мировых акторов.

Россия и постсоветское пространство

Сложнее всего в этом плане все же России, так как она претерпела “величайшую геополитическую катастрофу ХХ века” и так и не смогла определиться с тем, какой она хочет видеть систему международных отношений в будущем и себя в ней. Ее потенциальное аутсайдерство проявляется в том, что сейчас фактически нет никаких проектов международной интеграции, в которых она могла бы принять участие. Робкие попытки нащупать возможности для интеграции в европейские и трансатлантические структуры остались в прошлом – России там нет места. И это было, в сущности, ясно заранее: Россия даже в границах РСФСР – не такая страна, которая может участвовать в тех международных проектах и объединениях, соавтором которых она не является. Если Россию принять в ЕС – то это будет уже совсем другой ЕС, если принять ее в НАТО – это будет уже совсем другое НАТО, и т.д.

Однако при этом Россия оказалась катастрофически неспособной к активному авторству в этой сфере. Ярче всего это проявлено в ее политике на постсоветском пространстве, которому ей просто нечего предложить. Бегство бывших советских республик “из-под России” связано в первую очередь с тем, что у них нет другой альтернативы: сама Россия им ничего не предлагает.

Переход России от попыток структурирования постсоветского пространства через различные коллективные формы сотрудничества к приоритету двусторонних отношений был озвучен еще в феврале 2001 года министром обороны С. Ивановым. Настоящим ударом по России стала “Оранжевая революция” на Украине, однако и она не заставила Москву принципиально изменить свою политику в СНГ, но лишь усугубила уже намеченный курс на свертывание любых проектов по политической и экономической интеграции бывших советских республик. При этом Москва и далее придерживалась цели сохранения status quo, будучи неспособной даже в формате двусторонних связей предложить какие-либо привлекательные для партнеров программы развития. По сей день у нее нет определенного представления о том, какими она хотела бы видеть свои отношения с соседями и место соседних стран в международных отношениях. Это делает невозможным формирование союзнических связей даже с теми странами, которые к этому расположены: в отсутствие стратегической составляющей отношений невозможно найти и нужный формат партнерства.

Наиболее активный в создании союзнических структур партнер – Белоруссия – после ряда межгосударственных кризисов заявила о переходе к многовекторной внешней политике. А общественная санкция на такой поворот вызвана заметными переменами в еще формирующейся белорусской национальной идентичности, для которой отношения с Россией – важнейший фактор самосознания. Итогом российско-белорусских отношений на современном этапе является полный провал интеграционных намерений. Единственный проект, который Россия смогла предложить Минску – это полная интеграция “на правах областей”, то есть проект, опять же, принципиально выведенный из сферы международных отношений. Неудача российско-белорусского союза показала и всем странам СНГ, что Россия сейчас – не та страна, интеграционные проекты с которой могли бы иметь реальные перспективы. Что, в свою очередь, обрекает на дальнейшую деградацию прежние международные проекты Москвы (СНГ, ЕЭП, ОДКБ и др.).

При этом для любых сценариев развития ситуации на постсоветском пространстве важнейшим и решающим фактором по-прежнему остается позиция России. Но главная цель СНГ – создание (точнее сохранение) единых экономического и оборонного пространств – так и не была реализована, а отношения между странами пущены на самотек. Нет долгосрочного целеполагания, нет долговременного проектирования. Политика России носит откровенно реактивный, рефлекторный характер, она ситуационна и спонтанна. В результате Россия сама разрушает постсоветское пространство. Однако нельзя сказать, что и эта ее линия тактически продумана и стратегически осмысленна.

Причина такого неопределенного положения Москвы гораздо глубже, чем сама проблематика взаимоотношений бывших республик СССР. Она в том, что даже после более чем полутора десятка лет существования новой российской государственности у России до сих пор не выработалась собственная государственная и национальная идентичность. Растерянность Москвы перед отношениями с соседями является прямым проявлением ее растерянности в вопросе самоидентификации.

Россия – страна, у которой вообще отсутствует какой-либо принцип государственных границ. Закрепленная в конституции многонациональность предполагает возможность присоединения любых инонациональных территорий вне России, одновременно понятие “своей традиционной территории” просто отсутствует. Нынешние же границы страны для ее населения (и для ее политического класса) не священны и идеологически не обоснованы, что вызывает среди ее соседей чувство страха перед возможной агрессией. Но интеллектуальный слой России даже теоретически не может предложить адекватной современным политическим реалиям национальной идеологии. Россия просто не знает, кем она хочет быть и что ей надо от соседей и от мирового сообщества. Ее государственность не представляет собой исторический проект, поэтому не дает системы мотиваций для политических действий. Не будучи в состоянии определиться со своим стратегическим видением будущего, Россия не может выполнять на международной арене иной роли, кроме как деструктивной. Разрушая свои прежние неудачные проекты международной интеграции, она направляет все свои силы для противостояния втягиванию соседних стран в другие проекты, созданные без России.

Важнейшая связка в регионе – взаимоотношения России и Украины. В начале 2009 года истечет срок действия Большого договора “о стратегическом партнерстве и сотрудничестве” между двумя странами, и обе стороны находятся в растерянности: заключить новый, более современный договор представляется сейчас невозможным, но и продление действия старого также видится невыгодным. На деле Россия и Украина не являются стратегическими партнерами ни по одному из основных вопросов взаимоотношений, а связи между двумя странами заморожены в основных конфликтных точках.

Однако здесь стратегическая неопределенность отношений обусловлена не только дефицитом идентичности России, но и кризисом национального проекта самой Украины. Если Россия не может осознать себя в столь непривычно узких государственных границах, то Украина имеет большие трудности с адаптацией своей государственной идентичности к столь большим и разношерстным пространствам. Был национальный проект “советского украинства” (я бы его еще назвал “днепровским” проектом), носителем которого был старый днепропетровский клан и с которым нехотя, но примирялись и западные, и восточные регионы страны. Сам по себе крайне шаткий, в результате “Оранжевой революции” он был попросту уничтожен. Национальный проект “западенского украинства”, навязываемый властью теперь, принципиально неприемлем как минимум для половины населения и территорий страны, однако и они пока что не смогли выработать своей альтернативной национальной идеологии.

Украинская ситуация характеризуется хрупким равновесием восточных и западных сил, что оборачивается крайней нестабильностью внутриполитической жизни и спонтанностью внешнеполитического курса. В результате на Украине нет и не может быть консенсуса элит по внешнеполитическим вопросам, а потому общая концепция внешнеполитической линии Киева даже в основных своих чертах так и не сложилась. Отсутствует единая позиция и по вопросам отношений с Россией, а контакты двух стран носят несистемный характер. У всех политических сил сиюминутные тактические мотивации преобладают над стратегическими. При этом со стороны это выглядит скорее как status quo, который никто из внешних сил не решается нарушить, понимая, что это государство находится на грани раскола. Попытки склонить Украину к однозначно прозападному курсу свели отношения России и Украины к “фазе холодной войны” (В.Литвин), но так и не дали Киеву определенных перспектив интеграции с Западом. Дальнейшее развитие ситуации, а особенно движение в НАТО, ведет Украину к новым полномасштабным кризисам в правящем классе. На деле же ни Россия, ни Запад сейчас просто не имеют сколь либо определенной позиции по Украине и ее будущему.

Неопределенность внешнеполитического курса России и Украины обусловлена отсутствием идеологического насыщения политики или же невозможностью однозначного превалирования одной из идеологий. Недостаток идеологии – проявление кризиса идентичности, а то и просто ее отсутствия. Для ее формирования приходится прибегать к созданию ситуации искусственного конфликта: например, проводить кампании “социального просвещения”, убеждающие население страны в том, что все его беды в прошлом и настоящем происходили по вине соседа, более того, по его сознательному злому умыслу. Отталкивание от “враждебного другого” действительно дает толчок для развития самосознания и процессов национальной консолидации, однако это еще самые ранние и, в сущности, примитивные шаги, лишь подчеркивающие реальное отсутствие разделяемой всем обществом идентичности.

Схожие проблемы имеют почти все страны, прежде входившие в состав Советского Союза. К примеру, национальная идентичность Грузии имеет уже довольно серьезный путь развития, но она не предполагает смирения с де-факто случившейся потерей территорий Абхазии и Южной Осетии. Стоит заметить, что попытки отвоевать эти земли имеют со стороны Грузии не экономические или политические, но в первую очередь и именно идеологические причины. Так, свойственное постсоветским странам несоответствие государственной идеологии с наличными формами государства направляет всю жизнь этой страны на решение только одной задачи – восстановление целостности “своей” территории. Наличие сильной национальной идеологии не позволяет Грузии уйти в “прагматичную прострацию”, ставя в очень активную позицию. Но эта же идеология и не позволяет Грузии быть полноценным субъектом отношений – вся ее политика определена проблемой несоответствия идеологии с реальностью. И здесь опять же главной помехой и соперником предстает Россия. Как, кстати, и в случае с Молдавией, балансирующей между панрумынским национализмом и узким молдавенизмом, когда задаче возвращения Приднестровья оказалась подчинена вся внутренняя жизнь государства и его внешняя политика при полной неспособности заключить с мятежной республикой договорные отношения.

Задача конструирования своей политической идентичности за счет “отталкивания от России” – общая для целого ряда стран постсоветского пространства. На фоне деструктивной роли самой России и подпитки со стороны Запада, эта направленность приводит к постоянным попыткам структурировать это пространство на основе негативной идентичности – как антироссийского содружества. Но реально решающая роль Москвы не позволяет ГУАМ, Содружеству демократического выбора и прочим, более мелким инициативам стать действительно структурообразующими явлениями в международных отношениях. При этом они оказываются еще и заложниками собственно отношений России и Запада, которые столь же неопределенны и не структурированы. Хотя и имеют общую направленность на все большее ухудшение. Особенно с 2003-2004 гг., когда военная кампания в Ираке и существенное расширение ЕС и НАТО фактически подорвало прежние интеграционные надежды Москвы.

Запад

Отношения России и Европы имеют те же свойства, что и отношения России со странами СНГ, и в целом характеризуются своей хаотичностью и стратегической неопределенностью. Причем и в этом случае вина за такую ситуацию ложится на обе стороны. В целом общее мнение и в ЕС, и в России, сводится к тому, что они нужны друг другу, а наши отношения на декларативном уровне обозначены как “стратегическое партнерство”. Однако именно стратегического в этом партнерстве ничего еще нет. На деле политика ЕС сводится к продавливанию отдельных уступок со стороны России в экономической и политической сфере. Стратегических же перспектив взаимоотношений просто не видно. Диалог РФ-ЕС остается декларативным.

Неопределенность свойственна общему характеру отношений, неопределенны и их перспективы. Россия не вписывается в “Европейскую политику добрососедства” (чем сейчас активно пользуется Польша), а концепция “четырех общих пространств” РФ и ЕС, принятая в 2004 году, фактически производна от политики соседства, только менее обязательна. Достоинством этой концепции является только то, что там никак не указаны стратегические цели отношений, даже каких-либо направлений деятельности в рамках этих пространств, что позволяет не делать выводов об их фиаско. У России было заключено с Европой большое Соглашение о партнерстве и сотрудничестве, но срок его действия закончился в декабре 2007 года, а заменять его, по сути, нечем. На деле заключить новое Соглашение сейчас просто невозможно, так как ни одна из сторон к нему не готова. Возможны только бесконечные обсуждения, или же бесконечный и постоянно срывающийся процесс его ратификации.

Главная проблема российско-европейских отношений – это выработка нового целеполагания для совместного диалога. А это, оказывается, просто невозможно сделать. Причем речь идет не только о конечных, но даже и о промежуточных, короткосрочных целях. Однако причиной такой ситуации является не только неопределившаяся со своими стратегиями Россия, но и неопределенность самого Евросоюза.

Европейский союз, увеличившись за весьма короткий промежуток времени более чем в два раза, сам потерял свои структурные основания. ЕС до сих пор не смог выработать свой формат внутренней интеграции. Провалилось голосование по европейской конституции, застопорилась и ратификация Лиссабонского соглашения. В ЕС сейчас просто нет общего видения своего будущего. Разные страны пришли в Союз с различными устремлениями и с различными понятиями о самом Союзе, благодаря чему у современной евроинтеграции попросту нет общих целей. Важнейшим для всего европейского проекта является вопрос о его границах, однако здесь так же мало ясного, как и в вопросе о границах исторической России. Проталкиваемое Соединенными Штатами членство в Европе Турции на деле разрушает европейскую идентичность, при этом она и так оказалась крайне расплывчатой после принятия в состав Союза незападных по культуре государств (Румыния, Болгария, а потенциально и еще несколько). А без определенности в этом вопросе ЕС не может и проводить какой-либо общей линии в отношениях с США и Россией.

Сейчас можно сказать довольно четко: общей внешнеполитической стратегии в отношении и России, и США у Европы просто нет. При этом отношения с Россией и с США – крайне опасная тема для Европы, так как внутренне ее разделяет. Разделяет и разных членов ЕС, и политические силы внутри каждой из стран. Призрак раскола Европы на региональные блоки, имеющие более цельную идентичность и проводящие более скоординированную внешнюю политику, недоступную всему Союзу, все явственнее. А поэтому ЕС сейчас крайне осторожен.

Читать далее

Олег Неменский