Семейный психолог, специалист по семейному устройству Людмила Петрановская — об умении взрослых говорить с ребенком, истеричных журналистах и о том, когда в нашем обществе пройдет патриотический угар

— С точки зрения психолога, отличаются ли дети, которые все время сидят у телевизора, от детей, не смотрящих телевизор?

— Честно, я давно не видела близко ребенка, который все время сидит у телевизора. То есть я подозреваю, что где-то они есть, но не среди моих знакомых семей, не среди знакомых детей моих детей, где-то в других сферах. В этом отношении ситуация изменилась очень сильно: если какое-то время назад было ощущение, что скоро телевизор подомнёт всё и вся и ничего с этим сделать невозможно, то, например, у моих детей в картине мира телевизор просто не присутствует. Не потому, что мы что-то запрещали, и не потому, что они хотят и не получают, — именно не присутствует. Вообще. Это у нас, взрослых, иногда рука тянется к пульту. А у детей даже и не тянется — у них нет этой программы в голове.

— Я читала американские исследования, где утверждалось, что дети, которые смотрят телевизор, значительно агрессивнее тех, кто этого не делает.

— Про это есть очень забавный эксперимент. Сравнивали детей, которые смотрели агрессивные передачи, и детей, которые смотрели что-то мирное — познавательные программы или мультфильмы. Уровень агрессии у них либо не отличался, либо у тех, кто смотрел познавательное, был выше. Тут дело даже не в сюжетах, которые дети сморят по телевизору, а в самом способе времяпрепровождения. Не рассчитан ребенок на то, чтобы сидеть неподвижно и смотреть. Для немолодого уставшего человека такая навязанная пассивность, может, и приемлема, а для ребенка это настолько неестественно, что он становится агрессивен. По крайней мере так утверждают британские ученые. Они сами были удивлены результатом.

— Действуют ли на детей показываемое по телевизору средь бела дня насилие?

— Если ребенок видит это всю жизнь, он адаптируется к этому как к некоему фону и не воспринимает это всерьез. Но у этого есть своя теневая сторона. Например, мне кажется, нынешние события в том числе связаны с тем, что очень большой процент молодых людей вообще не понимает, что все это происходит на самом деле. Они относятся к войне с Украиной, как к компьютерной игрушке: вот пошли танки, кого-то кидануло, кому-то кишки вытрясло… Они настолько живут в этих играх, сериалах, фильмах, что у них стерлось представление о том, что люди вообще-то хрупки и уязвимы, и если с живым человеком сделать хотя бы одну сотую того, что делают с героем в боевике, то в лучшем случае это будет больница, а в худшем — кладбище.

— Это побочный эффект того, что дети все время видят убийства по телевизору. А если ребенок не смотрит телевизор, но вдруг видит где-то новости или фильм с убийствами, что происходит?

— Тогда, конечно, может быть шоковая реакция. В свое время реакция на такую концентрированную агрессию хорошо была показана в фильме «Пятый элемент». Помните, там героиня Милы Йовович залезла в компьютер, за полчаса просмотрела всю историю человечества, и — оп! — в кому. Это утрированная ситуация, но она очень точная, потому что если ребенок, которого от этого берегут, вдруг с этим сталкивается, то может быть болезненная реакция.

— Надо ли к этому ребенка подготавливать или рассчитывать, что такого не произойдет?

— Смотря какого возраста ребенок. Если ему меньше 10 лет, то лучше его поберечь и этим не грузить. Ближе к подростковому возрасту он уже имеет право знать, где он живет и куда попал. Конечно, важно, чтобы какие-то значимые вещи он узнавал от родителей, а не в интерпретации телевизионных пропагандистов с их истеричными голосами, когда непонятно, где вранье, где правда. Дети разные, кто-то готов к этому чуть раньше, кто-то чуть позже, но обычно отчетливый интерес к устройству мира появляется примерно в этом возрасте, они начинают сами что-то спрашивать.

— Как быть с ребенком меньшего возраста?

— С маленьким нужно скорее говорить: что да, всякое бывает, но ты не бойся, положись на меня. Для него важнее, что родители его не оставят, что они справляются и будут с ним, что бы ни происходило. Маленький ребенок объективно оценивать опасность не в состоянии, и у него мир устроен просто: мама со мной — все хорошо, мама не со мной — все плохо, не важно, что на самом деле, хоть Третья мировая война. Чем младше ребенок, тем больше ему нужно транслировать простую мысль: «Я буду с тобой».

— То есть дискомфорт маленького ребенка от новостей связан в первую очередь со страхом за себя?

— В первую очередь он связан с тем, что ребенок считывает страх родителей. Родители боятся, напрягаются, естественно, он мгновенно это чувствует и начинает пугаться. Для него то, чего боятся даже родители, — это что-то очень страшное. Позже постепенно появляется критичность и способность объективно оценивать ситуацию, и он хочет понять, как все устроено и почему люди такие.

— Ситуация: ребенок ходит в государственную школу, где сегодня курс на патриотизм и учительница с придыханием говорит о «нашем президенте», и вдруг он слышит от родителей какую-то нелицеприятную оценку его действий. Можно ли говорить с ребенком о политике, транслировать ему свое отношение и не вызывать у него когнитивный диссонанс с тем, что он слышит в школе?

— Сложный вопрос. Действительно, маленькому ребенку важно, чтобы в мире все было гармонично: есть мама и папа — они в семье главные, есть учительница — она в классе главная, где-то есть еще кто-то в стране главный, все мы хорошие люди, и все будет хорошо. Но дети слышат дома разговоры, и невозможно, да и, наверное, не нужно все фильтровать. Если у ребенка хорошие отношения с родителями, они для него важнее. Но это, конечно, будет некий диссонанс, который ребенок пока не сможет сам осмыслить. Младших школьников надо по возможности от этого освобождать, в том числе иногда говоря прямым текстом: не бери пока в голову, разберешься со временем, когда захочешь. И по мере того как захочет, отвечать на какие-то вопросы, объяснять. По моим ощущениям, этот качественный переход происходит в 9—11 лет, когда они включаются, и им уже нужно не эмоциональное успокоение, а они хотят всё знать и понимать.

— А если учителя или приятели транслировали позицию, которую ребенок ретранслирует, и она родителям кажется небезопасной (например, националистическая), как с этим быть?

— Родитель имеет полное право жестко обозначить свои моральные принципы и сказать, что в нашем доме такое не говорят, и объяснить, почему это плохо. Но это не про политику — это про более глубокие вещи, базовые нравственные ценности. Тут немного проще, потому что ребенок вряд ли столкнется в официальных инстанциях с прямой пропагандой противоположного. Она может быть завуалированной, типа «русский генетический код», но все-таки сейчас не такая ситуация, что в школе будут проповедовать фашизм, а вы должны будете спорить с директором школы. Это некий плюс лицемерия: официальные структуры не посмеют откровенно говорить что-то, с чем вам придется бороться. Это может исходить от компании, друзей, но вы можете спорить, и дальше уже он сам во время подросткового возраста разберется, что ему ближе. Сложно, когда у вас маленький ребенок, и нужно спорить со школой, потому что по идее маленький ребенок должен смотреть учительнице в рот. Вот тут возникает по-настоящему неприятная ситуация.

— Какая политика будет правильной для родителей детей старше 13 лет?

— Говорить то, что вы думаете, по любому вопросу, не требуя от него присяги на верность, уважать его процесс принятия решений, процесс выработки ценностей. Спорить с ним, но не требовать от него, чтобы он перестал так немедленно думать и сделал вид, что он думает так, как вы.

— Есть какие-то специфические методы телевизионного внушения, которые особым образом воздействуют на детей?

— Я не думаю, что есть какая-то мистика, и 25-й кадр — есть просто назойливое повторение, в рекламных роликах — апелляция к самооценке: «Вы этого достойны», яркие, мелькающие картинки, которые снижают сопротивляемость. В новостях интенсивная подача, когда идет быстрый поток, когда ты не успеваешь сориентироваться и включить критическое мышление, использование специальных оценочных слов — «хунта», «фашизм» и так далее. Настойчивое повторение ярлыков — приклеили и повторяют сто раз за полчаса. Нагнетающая музыка, нагнетающие голоса… Они в последнее время в телевизоре стали говорить такими голосами, что я вообще не понимаю, как можно выдержать этот истерично-надрывный пафосный тон.

— И это действует?

— Конечно, действует. Те, кто не имеет навыка получения информации из других источников, хочешь не хочешь, а смотрят телевизор. Некоторые рассказывают, что они непонятно зачем смотрят один и тот же новостной выпуск по нескольку раз. Это уже невротическое зависание: не хватает нервных сил это затормозить — то же, кстати, и в интернете, когда ты раз за разом ходишь по кругу по трем-четырем новостным порталам, читая одно и то же, просто потому что очень сильна тревога. Из соображений психогигиены, конечно, телевизора лучше избегать, но это не значит, что ты избегаешь информационной войны. Недавно на съезде московских приемных родителей на кофе-брейке из-за Украины участники сцепились не на шутку. Кофе-брейк на съезде приемных родителей, где надо говорить про деток и друг другу улыбаться… Информационная война повсюду.

— Мне рассказывали, что в Украине дети играют в АТО.

— Да, конечно. Они играют в войну с русскими. У них уходят отцы, старшие братья, у кого-то погибают, они видят, в каком состоянии мамы, бабушки.

— Вырастет поколение, которое будет ненавидеть русских?

— Не знаю, еще утечет много воды, но сейчас это так. Мне пишут украинские друзья, что их дети играют в войну «Мы против русских». Они сами в ужасе от этого.

— Что можно сделать, чтобы хоть как-то уменьшить количество агрессии?

— Учитывая невеселые времена и перспективы, сейчас надо в первую очередь думать о своей семье, о своих близких. Что можно сделать? Разговаривать с теми, с кем можно разговаривать, снижая градус, искать общие ценности, точки соприкосновения. Ведь этот морок не навсегда, он будет потихоньку рассеиваться. По историческому опыту средний срок жизни ура-патриотического угара — от полугода до года, скоро все понемногу начнут приходить в себя, кроме сознательных сволочей, конечно.

— Сказывается ли ситуация с Украиной на вашей основной работе с приемными родителями?

— Сказывается какая-то общая усталость всех. Все измучены, нервно измотаны, некоторые признаются себе, что это из-за общей ситуации, некоторые всячески отрицают связь и рассказывают, что они просто устали с детьми, но это же в воздухе. Я, например, это очень чувствую. Я не припомню, чтобы я к концу лета была в таком состоянии, что хочется в санаторий, а не рабочий год начинать.