Кроха-сын к отцу пришел и спросил, показывая на большущие, размером с плакат, фотографии:

– Пап, это что?

На фото были его папа, мама, знакомая тетя Оля и ее муж дядя Олег. Папа с мамой молодые. Но главное – абсолютно голые, будто только что из бани.

– А-а, – откликнулся его папа и мой приятель Леша Говорков, – это у нас акция была.

– Что это такое? – округлил глаза сын.

– Мы протестовали… Люд, – крикнул Леха, – это мы против убийства зверей тогда на площади разделись, когда был показ шуб, или по поводу заповедника на Урале?

Его слова потонули в гастрономических шумах, доносившихся из кухни, и он, не расслышав ответ жены, кинул фотки на диванчик и вернулся к мольберту.

Кроха потерял интерес к снимкам и куда-то исчез. Так они и валялись на диване, а я краешком глаза их рассматривала. Смело даже для студийной съемки, а чтоб вот так раздеться прилюдно на площади!..

– Не страшно было? – кивнув на карточки, спросила появившуюся Люду.

– Не-а. А че такого-то? Без одежды приблизительно все такие – кто-то тоньше, кто-то ширше. Чего они там не видели… И потом, дело-то благородное. Мы же не шахтеры, чтобы устраивать голодовки. У нас и десять классов, и пять курсов, и аспра… Мозги другие.

Действительно, у нас же в стране одна форма протеста: голодовка. Раньше голодали шахтеры. На них никто не обращал внимания. Тогда они вышли на площадь и принялись стучать касками о брусчатку. Не то чтобы это им помогло, но их же заметили?! А политик Хакамада даже сказала что-то типа: лучше бы они в эти каски грибы собирали.

Сейчас время от времени голодают учителя, возмущенные дольщики и обманутые пайщики, среди которых явно не пышущие здоровьем деды и старушки. Сидят вповалку бледные, нечесаные, в спортивных штанах и тапках, а то и лежат под капельницей в каком-нибудь недостроенном здании и ни в какую не хотят уходить. Ладно, если удастся на этот долгострой корреспондента заманить, – тогда в дневное время, когда все на работе, о бедолагах покажут репортаж. Но даже на такой “резонанс” шансов мало. А представим, что все эти “протестанты” – шахтеры, учителя, дольщики – вышли бы на улицы нагишом?! И куда смотрят профсоюзы – они у нас еще есть? – идея-то беспроигрышная, хотя и с большой бородой. Вон, во Франции один прыгун с шестом вышел голым на улицу и просто побежал со своим шестом. Как в том анекдоте: “Не надо петь, ты просто ходи!”. И телевизионщики к нему со всем уважением, и причинное место прикрыли черным прямоугольником – чтоб уж все чинно и по-благородному.

– А против чего протестует-то? – спрашивали зрители друг друга.

– Да вроде спонсоров у него нет, один вон шест и остался…

– Представляешь, – сказала я мужу, – вышли бы мы с тобой таким макаром на нашу улицу Свободы – протестовать против шума с Тушинского летного поля?

– Боюсь, поместили бы нас в разные палаты, – хохотнул он.

Пыталась представить сюжет. По тому, как мгновенно увлажнились ладони, поняла, что Людок с Лехой – для меня недостижимая высота.

В баварском Эрлангене я однажды натолкнулась на двух абсолютно голых мужчин, дефилирующих по Хауптшрассе. На пивных ягодицах у них был пространно изложен какой-то протест. Глядя на все это сверкание, кто-то хмурился, кто-то улыбался, причем беззлобно, кто-то старался обойти, чтоб невзначай не задеть. Вальяжно подтянулись полицейские и, подтрунивая над ними, усадили в полицейскую машину. А те, высунувшись из окна, еще несколько секунд слали нам воздушные поцелуи и кричали что-то за однополую любовь.

А что? Говорят, кризис будет еще углубляться. И расширяться. Да и лето на носу.