Как-то в конце 80-х мне довелось прогуливаться по Москве в компании дотошных и въедливых американских гуманитариев. Им, конечно, понравился Кремль. Вообще центр города (хотя тогда еще не было подсветок, «Балчуга», «Парк Хаятта», «Ритц-Карлтона» и суши-баров, а вот монструозные «Интурист» и «Россия» торчали). Однако Кремля и «Интуриста» неугомонным гостям было мало — они попросились за пределы Садового кольца. Впрочем, и там тоже явно чего-то не хватало. Казалось, будто они думают, что от них упорно скрывают нечто очень важное.

Что же искали коллеги? Лагерные вышки? Толпы нищих? Военную тайну?

И вот накануне отъезда один из гостей, элегантный профессор из Колумбийского университета, поделился сокровенным.

— Странно, — сказал он, — у вас нет slums.

— Нет чего?

— Трущоб.

Для свежего постсоветского уха это прозвучало странно. Мы-то ведь им всё от души и с удовольствием показывали. И как-то даже и думать не думали о трущобах… Хотя трущобы-то, конечно, были. Только не те, к каким они привыкли.

* * *
Потом, в Нью-Йорке, тот профессор объяснил мне, в чем дело. Колумбийский университет стоит на холме — как раз над Гарлемом. А это (хотя Гарлем тоже бывает разный) все ж таки место, где имелись вполне себе настоящие трущобы. То есть не просто зоны компактного проживания бедных людей, где в муниципальных многоэтажках — так называемых projects — немало окон заколочено фанерой, а настоящие трущобы — кварталы совсем убитых зданий, где без канализации и водопровода проживают-таки люди. Районы, полные притонов, ночлежек, криминальных торговых точек и очень непростых обитателей, склонных к асоциальному стилю жизни и насилию. Словом, с полным трущобным набором, описанным в свое время Гиляровским и сотнями других авторов — в статьях, книгах, докладах и фильмах.

Такие же кварталы я видел вблизи знаменитого стадиона Yankees. Очень похожие — в районе East 173, 175, 176 streets. Какие-то страсти-мордасти рассказывали и показывали мне про Южный Бронкс. А в Северном я даже ночевал у польских художников. Нет, не в трущобе, но в реально бедной квартире — в сравнении с жилищем того профессора, который сокрушался, что, увидев в Москве пристойную бедность, так и не увидел трущоб.

Чем бедный район отличается от трущобы? Тем, что в нем всё же есть ванны и туалеты, отопление, цифровые замки на подъездах, а в квартирах — кровати и люди там живут трудом, а не опасными промыслами и хотя экономят электричество, но лампочки всё же имеют. Примерно так же и в других странах. Скажем, в Мехико, где просторные авениды и площади уставлены небоскребами и торговыми центрами и тут же — у них на задворках — пролегают разбитые улицы с колонкой на углу, сточные кюветы и дощатые лачуги, тонущие в ядовитой вони. Это — трущобы. В бедных районах люди строят себе дома из цемента, и даже с патио, украшая их цветами… Читали про Чипполино? Очень похоже на домик дедушки Тыквы. А в трущобах цветов нет. Там героина много.

* * *
У нас в Сибири, кстати, тоже. Зато у нас просторнее.

В Кемерово, Новосибирске, Красноярске огромные пространства (а в Иркутске даже центр) застроены косыми бараками и деревянными хибарами. С выгребными ямами. Без водопровода. Без асфальта на улицах. И с очень слабым освещением. Покажи всё это пытливому международному специалисту по нищете, и он скажет: «О, нашел — вот она!» Его разве что смутит, что у большинства людей там есть легальная работа и что — вот ведь любопытно — даже в сильно пьяном виде они бывают полны оптимизма.

В Москве не совсем так. Здесь всё вперемежку. Здесь в десяти шагах от Кремля легко найти полуразрушенные, но жилые норы, и тут же — через улицу — дома с роскошными пентхаусами. Наша столица не похожа на Сан-Паулу. Там все расселены по районам в соответствии с уровнем жизни. Нищие — в фавелах. Бедные — в своих районах. Средний класс и выше — в поселках за стенами, оборудованными телекамерами, и под охраной вооруженных секьюрити.

А в Москве с советских времен всё устроено так, что в одном и том же доме на пятом этаже могут жить в солидных хоромах состоятельные люди, а на втором — оборванцы, чьи дети спят на кучах тряпья. У нас нищета до сих пор очень много где тесно соседствует с достатком. Они встречаются во дворе и на лестничной площадке. Всё рядом, рукой подать, как у Маршалла Маклюэна. Только взаимодействие идет не через Сеть, а напрямую.

Кое-кто считает, что изрядная часть мира живет в глобальной деревне Маклюэна. А кое-кто, вроде Рольфа Йенсена или Чарльза Лэндри, — что в креативном городе-мечте… Судя по их текстам, всё складывается почти по Мао: глобальная компьютерная деревня окружает креативные города и они славно сосуществуют друг с другом. Возможно.

А тут под боком копошится, кишит и проклинает глобальная трущоба.

И вот уже никакие не бангладешцы, не индийцы и не парижские арабы, а новые европейцы — литовцы из вильнюсских трущоб (о которых никто много лет и слыхом не слыхивал, потому что они, когда не работали на лондонских стройках, бухали у себя за ржавыми гаражами), — вдруг ринулись с булыжниками на свою полицию. Это вам не Бразилия, где в 2006 году в ходе долгих побоищ между группировкой РСС («Первое командование столицы») и властями погибло более 200 и было ранено более 600 человек. И не Париж, где с давних пор чуть что, так баррикады. Это — черепичная Литва.

* * *
Половина человечества живет в городах. И половина всех горожан — бедные и нищие люди — ютится на задворках. Бывает полезно постоять там и поразмыслить над тем, что да, это здесь растут сообщества энергичных головорезов, убежавших из афро-азиатских жутей. Здесь мучаются отверженные Америк и Европ. Зайдите в общаги гастарбайтеров в наших городах. Концентрация грязи и злобы высока там настолько, что остается удивляться, что она выплескивается наружу в столь дозированных количествах.

Это зоны, где не гуляют эксперты UN-Habitat. Это зоны, где в трясине отчаяния зреют гроздья гнева. И хотя нередко урожай собирают шайки, крышующие торговлю наркотой и прочий нелегальный бизнес, немало достается и на долю исламских и прочих террористов и опущенных кризисом стихийных городских повстанцев. Атаки на башни-близнецы в Нью-Йорке, на поезда в Испании, на российские города, на прибалтийские парламенты, при всей огромной разнице между ними, были явлениями одного порядка — вылазками мировой трущобы против мировой деревни и богатого города.

И не похоже, чтобы речь шла об оправдывающихся надеждах современных левых мыслителей на зреющее в недрах фавел и бидонвилей новое по содержанию и форме революционное движение обделенных масс. Скорее мы слышим отголоски того самого «рева из бездны», что предупреждает не о новой попытке преобразования мира, а о бессмысленном, бесцельном, кровавом и беспощадном мятеже против мира как такового.

Об этом и думается при виде заросшего, ухмыляющегося амбала, стирающего обноски в луже на углу Костомаровской набережной и Сыромятнического переулка… В Москве.