В день перед наступлением месяца Рамадан в Назрани был убит известный ингушский оппозиционер, владелец Интернет-ресурса Ингушетия.ру Магомед Евлоев. Это событие повлекло за собой немалый информационный шум в российской прессе. Наибольшее потрясение вызвала не просто сама смерть Евлоева, а обстоятельства его гибели. Он был застрелен во время транспортировки в милицейском УАЗике, арестованный в аэропорту “Магас” сразу после прилета из Москвы. По утверждениям официальных источников, причиной смертельного ранения в голову, от которого Евлоев скончался в больнице в Назрани, стал непроизвольный выстрел из табельного оружия сопровождавшего его сотрудника милиции.

Произошедшее вызвало огромный резонанс не только в Ингушетии, но и во всем российском обществе. Евлоев был самым известным и влиятельным из нынешних ингушских оппозиционеров – то есть, тех из них, кто официально заявлял о своих претензиях к властям Ингушетии. Он владел весьма популярным Интернет-ресурсом, устраивал некоторые публичные акции протеста, в частности, нашумевший митинг зимой этого года в Назрани, который сотрудники силовых ведомств разгоняли с оружием в руках.

Но вот вопрос – был ли Магомед Евлоев настолько неугоден или опасен для властей Ингушетии, чтобы у них возникло намерение физически устранить его, причем настолько явным образом? И насколько это нужно было президенту Ингушетии Мурату Зязикову, именно в эту поездку в Москву получившему очередную “легитимизацию” в Кремле – через свою первую в его новом качестве президента России встречу с Дмитрием Медведевым?

Версию, что Евлоева могли бы убить из-за требований оппозиции отделить Ингушетию от России и за сбор подписей в поддержку этого требования, которые были озвучены в недавнем заявлении оппозиционера, вряд ли можно рассматривать всерьез. Сегодня подобную деятельность гораздо легче нейтрализовать, применяя закон “Об экстремизме”, согласно которому призывы к отделению некоторой части российской территории могут трактоваться как призывы к государственной измене. Незачем убивать человека, когда его можно вполне легально упечь за решетку лет на двадцать. И то только в том случае, если вообще решили что-то сделать с ним, а не просто проигнорировать, что куда практичнее.

Вообще же, как это ни парадоксально, но смерть оппозиционера была больше на руку оппозиции, нежели ингушским властям. Мертвый оппозиционер для своих коллег может оказаться полезным. У них появляется тот, кого можно поместить на знамена. Что до последнего времени ингушская оппозиция могла демонстрировать федеральному центру в качестве претензий к республиканской власти? Подписи жителей Ингушетии в поддержку акции “Я не голосовал”, про которые шумел весь Интернет, но так никто и не увидел вживую?

До сих пор большинство акций оппозиции носили вполне виртуальный характер – в лучших традициях современного политического пиара. Сегодня же оппозиция имеет физический труп “жертвы режима Зязикова”, который она может предъявлять всем желающим. “Сакральность” жертвы – налицо.

Нет, никто не обвиняет оппозиционеров, что они спровоцировали гибель Евлоева. Вина за произошедшее всецело лежит на милиционерах, арестовавших лидера ингушской оппозиции и возможно на тех, кто отдавал такой приказ. Но что случилось на самом деле, как это ни цинично звучит, сейчас уже неважно.

Даже если гибель Евлоева была случайной, мало кто в мире поверит в эту версию. Он прилетел из Москвы в одном самолете с Муратом Зязиковым. Скорее всего, они видели друг друга в салоне, увезли оппозиционера прямо из аэропорта, да и в целом враждебность Евлоева и ингушского президента по отношению друг к другу широко афишировалась. Официальная версия смерти мало кого устроит. Большинство будет считать, что Евлоева “заказал” Зязиков, несмотря на явную топорность работы киллеров. “Значит совсем обнаглела власть, если позволяет себе устранять конкурентов, даже не скрывая таких намерений”, – скажут защитники данной теории.

Но в любом случае убийство произошло на территории Ингушетии, за порядок в которой отвечает президент Зязиков. Значит, так или иначе спрос должен быть и будет с него.

Сегодня многие говорят, что Ингушетия после случившегося должна “изойти народным гневом”. Некоторые волнения, безусловно, будут, но не более. Несколько лет назад казалось, что вот-вот Ингушетия вспыхнет – тогда митинги протеста следовали один за другим. В республике исчезали люди, вот-вот должен были быть определены границы муниципальных районов, после чего, как считали жители республики, они могли лишиться возможностей претендовать на Пригородный район. Это, между прочим, весьма болезненный вопрос для всего ингушского общества. Но тогда так ничего и не случилось. Отдельные митингующие получили места от власти, другие – просто успокоились. Для “бархатной” революции необходимо, прежде всего, наличие развитой демократии и активного гражданского общества. В Ингушетии оба этих феномена отсутствуют. Наличия небольшой оппозиции, у которой нет реальной поддержки в массах, – недостаточно.

А раз не случилось тогда, не случится и сейчас, поскольку ситуация за эти годы практически не изменилась. Да, в республике гибнут люди, часто обстрелам подвергаются дома милиционеров и чиновников. Порой общество винит в этом собственные власти, но не как источник репрессий, а за бездеятельность, возлагая же вину на провокаторов из спецслужб и на этнических врагов.

В условиях государственно-коррумпированного общества, где все также завязано на семейных связях, вряд ли можно говорить о высоком уровне гражданской сознательности. Большинство населения оказывается в роли клиента этой системы в той или иной степени, и, естественно, люди понимают, что обрушение этого монстра отразится и на них. Протестующие могут найтись в среде обойденных системой или считающих, что получают от нее несправедливо мало, и при новой власти могут получить гораздо больше. Но их явно недостаточно, чтобы превзойти в количестве клиентскую базу режима.

Чтобы Ингушетия действительно “вышла на баррикады”, нужна мотивация иного рода – или общий внешний враг, или общенациональный лидер.

Магомед Евлоев не был все же безусловным народным трибуном, хотя и имел популярность. Пока таковым остается лишь один человек в Ингушетии – бывший президент республики Руслан Аушев. Но своей нынешней политической пассивностью он не дает повода заподозрить себя в каких-то претензиях на лидерство в республике.

Волнения в Ингушетии будут, безусловно, – хотя бы для того, чтобы в очередной раз этой публичной акцией воззвать к Кремлю: “Мы, ингушская оппозиция, существуем, за нами – люди, чего не скажешь о Зязикове”.

Есть вероятность, что случившееся может послужить причиной для снятия Зязикова, однако вероятность этого отнюдь не стопроцентная. Президент РИ сможет сослаться на незнание тех методов, что использует МВД Ингушетии, глава которой Медов, скорее всего, действительно будет отправлен в отставку. Сам же президент РИ, скорее, может лишиться работы за в целом неэффективное управление родной республикой.

Кто может придти на смену Зязикову, если все же его снимут? Аушева не поставят точно. В его пользу есть один аргумент – он бывший военный, то есть, человек, способный жестко разобраться с проблемами. Но при этом человек неуправляемый, из когорты бывших “сильных губернаторов”, да еще и с запятнанным послужным списком – вел переговоры с Масхадовым, принимал у себя на территории республики чеченских беженцев, выказывая тем самым непослушание.

Преемником Зязикова может быть какой-нибудь силовик и при этом этнический неингуш с опытом работы на Северном Кавказе. Кто это будет персонально, сказать сложно. Но это случится только в том случае, если Кремль посчитает деятельность властей в Ингушетии неэффективной и решит радикально изменить тактику работы на Северном Кавказе.

В настоящее время принято ставку делать на местные национальные кадры – Мамсуров в Северной Осетии, Каноков – в Кабардино-Балкарии, Алиев – в Дагестане, наконец, Кадыров – в Чечне. Все это новые назначенцы, работой которых в Москве вполне удовлетворены.

Кремль решится сделать исключение в случае Ингушетии, если посчитает, что невозможно переломить ситуацию в республике, не изменив само ингушское общество. Президент-ингуш не сможет этого сделать, даже если он и не проживал какое-то время в республике, как это имеет место быть с Зязиковым. Он всегда будет инсайдером для этого общества, а значит, так или иначе завязан на его традиции, чего можно избежать в ситуации с “варягом”.

Конечно, подобная замена президента-ингуша на пришлого может оказаться весьма непростой для Ингушетии. Общество встретит ее в штыки, и могут случиться народные волнения по этому поводу. Но в том случае, если официальная Москва пойдет на радикальные изменения в ингушском обществе, таких выступлений будет все равно не избежать.

В вопросе о руководителе республики многое зависит от того, что именно Кремль считает для себя проблемой в Ингушетии. Если Москва решит, что легальная оппозиция в Ингушетии – виртуальна и малочисленна, исламские радикалы – явление чуждое и пришлое для РИ, а перестрелки и взрывы – не есть результат деятельности представителей ингушского общества, то необходимости для перемен внутри него не будет. В противном случае, Москва может решить, что стандартными методами госуправления в Ингушетии не справиться, а традиционные себя не оправдывают.

Решится на это Кремль или нет – неизвестно. С начала распада СССР на переустройство того или иного общества Кремль еще ни разу не решался. Даже войны и экономические реформы хотя и несли впоследствии общественный слом, не планировали деструкцию социальной структуры. Наверное, последним правителем на российской земле, использовавшим подобное, был Иосиф Сталин.

Одно очевидно – случившееся заставит Кремль серьезно задуматься, какую именно политику проводить в Ингушетии.

Султан Мациев