Знаменитое здание Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) на Профсоюзной улице в Москве с «ухом» на фасаде, которое на самом деле вовсе не «ухо», а лента Мёбиуса, расположено в квартале советских академических учреждений. Здесь и Институт океанографии имени Ширшова, и Институт информации по общественным наукам, и Институт экономики, и многие другие. Все они, как и ЦЭМИ, похожи на гигантские скелеты выброшенных на берег китов и остаются символами утраченного величия советской науки, её неприкаянности и невостребованности. Аура научной элитарности выветрилась, и теперь эти некогда величественные здания, лучшие образцы тогдашней архитектуры, напоминают сотни рядовых «стекляшек» брежневских времён, где много лет не производился ремонт…

Одной из задач Центрального экономико-математического института были поиски алхимической волшебной формулы всеобщей оптимизации, найти которую надеялись с помощью электронно-вычислительной техники (автоматизированная система плановых расчётов – АСПР) и математических моделей (система оптимального функционирования экономики – СОФЭ). Но как можно было увязать друг с другом и уравновесить невероятное число материальных балансов – за 2 тысячи отвечал Госплан Союза, за 20 тысяч – Госснаб и так далее? Все эти упражнения напоминали изощрённую и извращённую игру в бисер. Сотрудник ЦЭМИ Виктор Волконский доказывал, что теория оптимального планирования есть всего лишь частный случай теории общего равновесия. То есть, по сути дела, буржуазной теории, утверждавшей, что это самое равновесие достигается исключительно невидимой рукой рынка, а составить оптимальный план невозможно просто в силу информационных ограничений – нельзя знать и учесть все факторы, влияющие на экономику и поведение экономических агентов и акторов.

В ЦЭМИ работал и один из основоположников математической школы в экономической науке Борис Михалевский, который погиб при странных обстоятельствах в возрасте 43 лет. Он был знаменит тем, что, как Гарун-аль-Рашид, осуществлял «полевые» исследования – ходил по магазинам, записывал цены, анализировал вес товаров в стандартных упаковках, сравнивал сорта и т.д. В 1967 году, то есть в то время, когда косыгинская реформа уже начала сильно пробуксовывать и надвигался политический ледниковый период, группа Михалевского подготовила прогноз на ближайшее двадцатилетие, в котором предсказывался экономический спад и кризис хозяйства. Самое интересное, что, как утверждает легенда, итоговый документ был подписан не только Михалевским, но и директором ЦЭМИ Николаем Федоренко и его молодым замом Станиславом Шаталиным, который потом стал одним из главных реформаторов горбачёвской эры. Исследование было представлено председателю Госплана СССР Николаю Байбакову. Федоренко и президент Академии наук Мстислав Келдыш побывали в кабинете бывшего сталинского наркома. Спустя некоторое время стало известно, о чём они говорили за тяжёлыми дверями здания бывшего Совета труда и обороны на проспекте Маркса. Было дано указание не просто положить под сукно доклад Михалевского, а… физически уничтожить его. Легенда гласит, что документ был сожжён (!) во дворе президиума Академии наук на Ленинском проспекте. (При этом иных санкций не последовало, а Шаталин даже получил в 1968 году Госпремию за цикл исследований в области, которая была популярна у советских экономистов, – анализ межотраслевого баланса.)

Тем не менее аховое состояние экономики не было секретом для сколько-нибудь внимательных и склонных к рефлексии включённых наблюдателей – как в научной среде, так и во власти. Было и понимание того, что советская экономика отстала в главном – в научно-техническом прогрессе, по-нынешнему говоря, в инновациях. И потому утратила стимулы для развития. Соблазн и иллюзия состояли в том, что достаточно правильно спланировать развитие, найти точки прорыва и роста – и плановая экономика снова заработает, расцветёт пышным цветом, даст обильные плоды. Опять же прямо как сейчас: дайте нам точки роста – и мы выйдем на новый виток развития.

В 1972 году началась работа над комплексной программой научно-технического прогресса (КП НТП). Экономисты и технари числом в 270 человек из 90 институтов принялись за поиски святого Грааля социалистической экономики. Лучшие умы – Николай Федоренко, Александр Анчишкин, Юрий Яременко, Николай Петраков, Станислав Шаталин, Борис Ракитский, Евгений Ясин – пытались вычленить прорывные узлы и дать точные прогнозы. Работу возглавлял вице-президент АН СССР Владимир Котельников, осторожно присматривал – лично президент академии Мстислав Келдыш.

Но помимо того, что это был априори сизифов труд – централизованное планирование, несмотря на использование передовых математических моделей, в отсутствие рынка не могло обнаружить реальные источники роста, – авторы программы проявляли вполне объяснимую осторожность. Тогдашний сотрудник ЦЭМИ Леонид Лопатников вспоминал: «Решающим доводом против включения того или иного радикального предложения в текст зачастую было пресловутое «наверху не поймут!». Так и писали, сами себя держа за руку». О самоцензуре в этой и без того засекреченной работе писал в своих воспоминаниях и академик Федоренко, глава ЦЭМИ.

Итоговая работа поместилась в 17 томов плюс один сводный том. В пансионате Академии наук «Узкое» практически безвыездно работала группа, ответственная за доводку исследования. 29 мая 1973 года программа была рассмотрена на заседании у Алексея Косыгина при участии руководства Госплана и нескольких министров. В начале 1974 года Госплан принял постановление о том, что КП НТП должна быть учтена при планировании десятой пятилетки. И… на этом, собственно, всё…

Игра в бисер была закончена. Пар ушёл в свисток. Бронепоезд советской экономики, имитируя движение и страшно скрежеща, так и продолжал стоять на запасном пути. Тогда ещё далеко не все авторы программы догадывались, что они перепутали причины и следствия. Справедливо думали, что источник роста – НТП. Но ошибались в том, что научно-технический прогресс можно спланировать. И совершенно не учли, что НТП – прямое следствие развития открытой рыночной экономики, основанной на частной собственности.

Все последующие попытки реформирования упирались в тот же самый потолок – и в 1979 году, когда было принято постановление ЦК и Совмина, отчасти повторявшее задумки реформы 1965 года, и в андроповские, и даже в горбачёвские времена, когда сонм академиков и министров не решился на главное – отпустить цены и начать приватизацию.

Но даже после того как младшие товарищи академиков – «чикагские мальчики» и завлабы, выходцы из тех же академических институтов – осуществили первые шаги либеральной рыночной реформы, находились сторонники поиска волшебных «точек роста». К их поиску был подключён руководитель Главного вычислительного центра ЦСУ СССР, будущий министр экономики России Яков Уринсон. Потом Яков Моисеевич признавался мне в одном из интервью, что эти «точки роста» он вроде нащупал, но для проверки гипотезы хотя бы с одной «точкой» не хватило бы и нескольких бюджетов Российской Федерации.

Сегодня мы снова оказались в плену иллюзии поддержанного государством научно-технического прогресса, просто поменяв словарь и назвав его богатым словом «инновации». И снова смело констатируем, что отстали от развитых стран. И опять полагаем, что достаточно государству крепко задуматься, найти точки приложения бюджетных инвестиций, провести перевооружение промышленности – и нас ждёт экономический рывок. Это – советская матрица. И она тем более не работает в сегодняшних условиях, когда в основе своей наша экономика – уже рыночная. Значит, надо использовать преимущество этой экономики, главный эпитет которой – «свободная». Государственный интервенционизм, увы, не является инструментом модернизации. Модернизация не в государственных деньгах и расчётах, а в головах. И в свободной среде – правовой и институциональной, позволяющей эти головы применить.

А так мы снова загоним себя в ловушку прогрессирующего паралича советской экономики, искавшей, да так и не нашедшей свой святой Грааль.