Моим старшим детям очень не нравится, когда про них пишут в журналах, берут интервью и снимают в телепередачах про их родителей. В этом и других случаях потери контроля они шипят, брызгают слюной и вообще похожи на раскаленные утюги.

Считается, что детям нельзя крепко выражаться. Что если ребенок в сердцах произнесет в приличном обществе какое-то нецензурное слово — значит, он до этого приличного общества не дорос, причем вместе со своими родителями.

Я с этим категорически не согласна. Более того, я считаю, что нужно просто научить детей ругаться правильно. Потому что именно этого навыка им иногда не хватает.

Моим старшим детям, например, очень не нравится, когда про них пишут в журналах, берут интервью и снимают в телепередачах про их родителей. В этом и других случаях потери контроля они шипят, брызгают слюной и вообще похожи на раскаленные утюги.

Нам, взрослым, обладающим словарным запасом на все случаи жизни, бывает очень смешно наблюдать, как ругаются дети. Например, моя подруга Светка в свое время признавалась мне, какого труда ей стоило не ржать, присутствуя при ссорах двух своих дочерей. После очередной «жареной вонючей жопы» и «паучьей башки в какашках» Светка была абсолютно готова к тому, чтобы самой обучить их всему тому коротко­му и емкому, что знала, лишь бы только не выслушивать впредь эти мучительные многословные излияния. Было это лет десять назад. Остановила ее тогда толь­ко боязнь общественного порицания.

Надо честно признать, что с тех пор познания наших детей в ненормативной лексике не сильно продвинулись вперед. Года два назад, поддавшись на нашу же со Светкой провокацию, моя средняя дочь довольно легко призналась, что да, она уже знает все плохие слова, пожалуйста вам: на Б — «б…дь», на С — «сука», на Н — «нахер», но самое страшное и ужасное слово, только вы не ругайтесь на меня, — мы со Светкой мысленно зажмурились — это «ПИПЕЦ»! Мы выдохнули, но с некоторым недоумением. Полная каша в головах детей подтверждается тем, что мой старший сын иногда выспрашивает у меня, не является ли матерным то или иное слово. В последний раз это были «гнида» и «бздеть».

Понятное дело, никто не предлагает обучать детей мату. Но как им научиться его отличать? Ведь должны же они понимать разницу между совсем уж запредельно трехэтажными конструкциями, когда из мата состоит и подлежащее, и сказуемое, и пара причастных оборотов, и короткими емкими междометиями. Или знать, чем отличаются безобидный «на фиг», чуть менее безобидный «на хрен», уже почти не безобидный «на хер» от совсем не безобидного «на х…». И уж вовсе будет здорово, если все дети будут каким-то образом улавливать почти стершуюся разницу между словами «попа» и «жопа».

Я, признаюсь, услышала мат где-то после школы, кажется, в институте уже. До этого я ни в семье его не слышала, ни вокруг, уж так складывалась у нас жизнь в Академгородке. И когда в институте мы с девками курили в туалете между парами, то они, выражаясь хлестко, ярко и явно не на латыни, приводили меня в состояние восторженного ужаса. Я-то понимала, что это нечто запретное и тайное, и делиться этим с мамой или папой мне совсем не хотелось.

Сегодня эти слова можно услышать гораздо чаще. При этом у детей нет четкого понимания того, что они плохие. Средняя дочь говорит, что они плохие, потому что их редко употребляют, вот и все. Сын, ухмыляясь частью брекетов, говорит: «Ага, конечно, редко».

Понимая, что не могу противостоять тяжелой бронетехнике в виде интернета, Гоблина и себя любимой в минуты гнева, я лично предпочитаю объяснять детям значение, спряжение и даже иногда правописание некоторых плохих слов. Между прочим, это не так легко. Моя подруга Светка ухохоталась бы надо мной, если бы услышала, как я пытаюсь объяснить сыну разницу между дураком и тем же самым, но на другую букву. Мы с ним довольно быстро определились, что дурак — это человек со слабым умом, человек, который совершает глупые поступки. Потом я говорила, что м…к тоже совершает глупые поступки, но они у него гораздо хуже, и еще он мне очень неприятен при этом. Потом я поняла, что получается, будто дурак со своими глупыми поступками мне приятен. Запутавшись, я даже чуть не перешла на личности наших знакомых, но поняла, что мальчик не готов, да и те знакомые, о которых я хотела рассказать, тоже будут не в восторге. В итоге, по-моему, сын понял только то, что это два разных человека, причем вокруг их много. Еще я не устаю повторять детям, что эти и другие бранные слова можно произносить только в минуты потери контроля над собой. Причем у нас, взрослых, поводов для этого гораздо больше, чем у них, и то мы, как правило, сдерживаемся.

Так что теперь дети стараются контролировать себя в сложные моменты и ругаться там, где это уместно. Недавно, например, я спряталась за дверь и неожиданно вы­прыгнула на сына, когда он вернулся из школы. Хотела его развеселить. Не знаю, порадовался ли он, а вот меня порадовало, что после того как сказал «Ё…!», он прикрыл рукой рот и добавил: «Ой, простите». Рядом стояла его младшая сестра.

И все же, чтобы их лишний раз не провоцировать и чтобы не испортить со старшими детьми отношения после этой статьи, я все-таки не буду называть их имен.

А младшей дочери пока пофигу, что про нее пишут в журналах. Но когда ей что-то не нравится, она сжимает кулаки, багровеет и страшным голосом произносит: «ТЫ ОЧЕНЬ ГРЯЗНЫЙ!» Ее зовут Тосенька.

Татьяна Лазарева