Жизненно необходимую постмодернизацию проведут подросшие мальчики Достоевского, ставшие крепкими мужиками Толстого, как раз где-то к 200-летию последнего. Понятно, что без пафоса и надрыва, а как бы походя, они тогда же осуществят и технологическое перевооружение народного хозяйства и дигитализацию всех сторон российской жизни и культуры (9 сентября – 186 лет со дня рождения Л.Н. Толстого)
Так случилось, что моя юность прошла вблизи Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве на Кропоткинской, где мне неоднократно доводилось бывать, равно как и посещать дом-музей писателя в Хамовниках, на улице, получившей в советские годы его имя.
Я привожу эти детали для того, чтобы засвидетельствовать читателю, особенно молодому, тот, впрочем, и без меня известный факт, что в советское время Толстой был фигурой культовой. Понятное дело, претендуя на мировое культурное лидерство, б. СССР выставлял Толстого в первых рядах российских национальных гениев, как фигуру всемирно известную, прежде всего как автора «Войны и мира» и «Анны Карениной».
Помню я и 150-летний юбилей со дня рождения Льва Николаевича, пришедшийся на «застойный» 1978 год, когда опять же на первый план Толстой вышел как великий художник слова.
Что касается Толстого-мыслителя, то он оставался в советские годы на заднем плане. Точнее, отношение к нему именно в этом качестве определялось известными статьями Ленина, написанными в 1908 (к 80-летию писателя) и в 1910 г. (уже в связи с его кончиной). Статьи эти входили в школьный курс русской литературы, исполняя в нём роль сакральных текстов, которые нужно было знать наизусть, чтобы на экзамене без запинки цитировать. Помню, что из всех ленинских «С одной стороны, …с другой стороны», мне в мои школьные годы на всю оставшуюся жизнь врезался следующий пассаж: «С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; — с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности — попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины» («Лев Толстой как зеркало русской революции»). Понятно, что религиозные воззрения Толстого, вышеприведенным образом охарактеризованные Лениным, в советское время всячески купировались. Тем лучше, что именно в наши дни они явно имеют шанс выйти на первый план.
Теперь обращусь к своим далёким от строгого академизма, более того, совершенно антинаучным мыслям, которые вызваны прошедшим 100-летием со дня кончины Л. Н. Толстого. А что, если, подумалось мне на днях, наш народ, ещё не так давно именовавшийся советским, оказался бы, ну скажем так, несколько более талантливым, и справился бы с, в общем-то, довольно скромной задачей построения материально-технической базы коммунизма. Проще говоря, достиг бы к 80-м гг. прошлого века уровня умеренного консюмеризма, что позволило бы Советскому Союзу удержаться на исторической сцене. Как бы тогда отмечалось 100-летие со дня кончины Л. Н. Толстого?
Мне представляется, что идеи «нового мышления» и «конвергенции» в этом случае были бы тем более востребованы. И толстовский юбилей пришёлся бы здесь как нельзя кстати. Не буду говорить о множестве разнообразных юбилейных мероприятий, отмечавшихся бы по всему СССР. Понятно, что главное торжественное заседание прошло бы 20 ноября в главном зале страны – Кремлёвском дворце съездов. Вступительную речь на нём произнёс бы М. С. Горбачёв, уже не президент и не генсек, но именно отец нового мышления, в котором к тому времени на первое место встала бы идея построения ненасильственного мирового порядка. Почётное место в президиуме собрания занимали бы посланцы дружественной Индии, говорившие о влиянии Толстого на Махатму Ганди в связи с учением о ненасильственном сопротивлении злу. Их поддержали бы видные представители американского истеблишмента, отметившие влияние Толстого на Мартина Лютера Кинга. Народные писатели и поэты Дагестана и Чечено-Ингушетии прославляли бы Толстого как обличителя преступной и бездарной политики царизма на Кавказе, соответственно, воздавая хвалу мудрой национальной политике советского руководства. Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Х. выступил бы с речью о Толстом как о величайшем писателе-баталисте, особо отметив его протест против муштры в николаевской армии, тогда как Советская Армия являет образец коммунистического гуманизма. Наконец, слово бы получил также сидящий в президиуме Патриарх Московский и всея Руси П., который бы под продолжительные аплодисменты зачитал определение Священного Синода Русской Православной Церкви, фактически дезавуирующее известный акт Святейшего Синода Православной Грекороссийской Церкви от 20-22 февраля 1901 года.
На последней теме я хочу остановиться несколько подробнее. Понятно, что этому событию предшествовало бы заседание Политбюро ЦК КПСС, на котором было бы принято закрытое (ввиду его деликатности) решение рекомендовать Священному Синоду в ознаменование юбилея снять с Толстого былое отлучение. Понятно, что в связи с таковой инициативой имели бы место разного рода закрытые консультации. Не исключаю, что и автор этих строк вошёл бы в авторский коллектив, готовивший синодальное определение. И вот какие мысли в связи с этим меня посетили.
Формально акта отлучения Толстого определение № 557 в себе не содержало. Святейший Синод лишь констатировал, что граф Л. Н. Толстой «сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию Православною». И далее определил: «Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Иначе говоря, Синод констатировал то положение, в которое поставил сам себя Толстой по отношению к православной церкви. Но означает ли это, что за него нельзя молиться? После опыта заупокойных молитв за Сталина, Брежнева, Андропова (помню, как сам ассистировал в этом нынешнему Патриарху «всея Руси» в бытность его ректором Ленинградских духовных школ), Черненко (известного своим ярым атеизмом, что называется, «даже до последнего своего издыхания») и уже отпевания Ельцина в новоделе ХХС, думается, вопрос о церковном молитвенном поминовении Толстого представляется просто неуместным. Однако гипотетическое определение должно было бы включить в себя нечто такое, что лишило бы его значения акта обычного церковного сервилизма. Что любопытно? В советском, пусть и весьма обновлённом дискурсе это сделать было бы не просто, а очень просто. Впрочем, то, что я сейчас скажу, очевидно и без советского дискурса. Другое дело, что над РПЦ-МП теперь дуют такие идеологические ветры, что напрочь застят историческое видение ситуации с Львом Толстым.
Итак, тот гипотетический синодальный акт сделал бы акцент не на «снисхождении» к Толстому как к отступнику от православия, но именно на признании исторической вины перед ним за тот великий соблазн, который являла собой церковная действительность при проклятом (пишу этот эпитет без иронии и кавычек) царизме, когда был сущностно искажён образ церкви Христовой в нашей стране. В любом случае, исторической церкви (причём, любой) пристало в первую очередь самой явить образ покаяния за своё прошлое в т.н. «константиновский» период, ставшее главной причиной отхода от неё в последние три столетия основной массы населения Европы, включая и Россию. При этом следует особо отметить, что в последнем случае этот процесс начался и весьма прогрессировал задолго до 1917-1918 годов.
Но вернёмся в Кремлёвский дворец съездов. Кульминацией торжественного собрания в нём стало бы эпическое «Слово о Толстом» литературного Маршала Советского Союза Евгения Александровича Евтушенко. Кстати об Евтушенко. Что-то его в связи с реальным, а не фантастическим толстовским юбилеем совсем не было слышно. А ведь мог бы уже не Маршал, но именно Патриарх великой русской литературы подать голос. И, безусловно, был бы услышан. Почему же не подал, что называется, «не по службе, а по душе»? Пусть на этот вопрос ответит он сам, или хотя бы те, кто ближе к нынешним российским литературным кругам.
Стоп. Хватит фантазий. История, действительно, как ни крути, не знает сослагательного наклонения. Прошлое не вернуть. А былую историческую игру уже не переиграть. И не может она его знать хотя бы потому, что исторический процесс жёстко детерминирован наличным человеческим материалом. Так что пресловутая «роль личности» или даже личностей в истории на самом деле мало что значит, а во многих случаях не значит вообще ничего, сколь бы масштабна эта личность ни была.
Теперь несколько слов о том, как прошёл нынешний толстовский юбилей в нашей стране. Как мне представляется, очень даже хорошо прошёл (да и продолжается ещё). Опять позволю себе небольшую антинаучность. Думаю, самому Льву Николаевичу понравилось бы. Все, кто хотел, опять же «не по службе, а по душе», отметились в связи с ним в медийном пространстве того культурного слоя, для которого Толстой по-прежнему дорог и/или значим. А то, что почти не было официоза (разве что губернатор Липецкой области открыл экспозицию в отреставрированном доме, где Толстой умер), так это просто замечательно, поелику тем самым была реализована заветная идея любимого философа Толстого – Артура Шопенгауэра (1788-1860), считавшего, что самое лучшее, что власть может сделать для культуры (и, соответственно, её деятелей), так это оставить её в покое.
Тем не менее, большинство юбилейных публикаций было посвящено не только, а порой и не столько Толстому, сколько тому, что в связи со 100-летием со дня его смерти нет официальных торжеств. Причём, главным выразителем этого в теперешней России является отсутствие Толстого на ТВ. Автор лучшей, на мой взгляд юбилейной публикации о Толстом Владимир Можегов свой материал в связи с этим озаглавил так: «Второе отлучение Льва Толстого. Почему замалчивается столетие со дня смерти писателя» (НГ-религии, № 20, 17.11.10). В связи с этим одни авторы не стесняются называть причины этого (я их тоже обозначил в тематическом ряду фантастических советских торжеств), утверждая, что в нынешних условиях великий писатель и мыслитель, вообще, был бы сочтён экстремистом.
Моё соображение на сей счёт таково. Чего-чего, а врать российская властная «элита» и её медийная, культурная и научная обслуга отнюдь не разучились. Да и теперь можно было бы, тем более по ТВ, купировать Толстого, «не могущего молчать», от автора «Войны и мира» и «Анны Карениной». В конце концов, знаменитое евтушенковское: «Нам вырезали стыд как аппендицит» звучит сейчас куда как актуальнее, чем в хрущёвские времена, когда эта поэтическая строка появилась. Но, видать, стыд всё же был вырезан не полностью. И как мне представляется, Толстой — это сейчас как раз та фигура, о которой и в незримом присутствии которой врать, действительно, стыдно, даже нынешней российской власти. Но главное, Толстой, причём именно тот, каким он себя сознавал в последние три самых значительных десятилетий своей жизни, вошёл и ещё долго будет находиться в медийном (печатном и сетевом) пространстве того культурного слоя, для которого и его вера и его требовательное «Не могу молчать!» будут сохранять свою актуальность.
В свою очередь, другие авторы, писавшие в те дни на толстовскую тему, ссылаются, имея для этого авторитетные источники, как на реальную причину отсутствия официоза в связи с толстовским юбилеем (видать, эта версия была запущена из российского аналога Министерства Правды) на то, что «против государственных мероприятий в России выступила Церковь» (Феликс Шведовский, Нет Толстого в своём Отечестве. Портал Credo.Ru 18.11.10). В результате третьи авторы юбилейных публикаций сочли нужным озаглавить свои материалы так: «Отлучение Льва Толстого – позор Русской Церкви», как это сделала Татьяна Москвина, хотя её заметка посвящена главным образом выходу в свет фильма Майкла Хоффмана «Последнее воскресение» (Аргументы неделi, № 45, 18.11.10).
Теперь обратимся к РПЦ МП как главному (хотя, очевидно, и ненадолго) бенефициару поневоле нынешних толстовских торжеств. Думаю, какие-то консультации между Кремлём и Чистым переулком в связи с Толстым место имели. В результате со стороны РПЦ МП была проведена следующая линия: её обычные спикеры (Кураев, Алфеев, Чаплин, Легойда) в связи с Толстым сами по себе молчат. Ну а на тот случай, если к ним или даже к самому Патриарху обратится кто-то, от кого нельзя просто так отмахнуться, с вопросом о Толстом, понятное дело, помянув его былое отлучение, то на сей счёт заготавливается соответствующий темничек, который и озвучивается. Очевидно, что и печатным органам РПЦ МП также не возбранялось коснуться толстовской темы, дабы вызвать у церковной тусовки соответствующее отношение к «зеркалу русской революции».
Данное определение Толстого указываю не случайно. Именно в связке Толстой-Ленин патриархийщики решили прежде всего оттоптаться на толстовской поляне. Начало этому было положено ноябрьским (№ 11) выпуском журнала «Фома». В этом рупоре патриархийного гламура некто Александр Ткаченко опубликовал главную статью номера «Лев Толстой и Церковь: война без мира?». Ненависть к Толстому как к религиозному мыслителю у автора так велика, что заставляет его напрочь забыть о самом элементарном историзме. Чего стоят хотя бы только два авторских пассажа, вынесенные редакцией во врезку. Первый: «Лев Николаевич от природы был очень добрым и отзывчивым человеком. Но когда речь заходила о Церкви, он как будто забывал, что православные христиане тоже люди». Вот так, прямо преступник против человечности какой-то! При этом ни одного примера сказанного или какого-то высказывания очевидца на сей счёт не приводится. Более того, факты, приведённые Ткаченкой, будь-то беседы Толстого со священником Димитрием Троицким в 1897 г. или же его встречи с епископом Тульским Парфением в 1909 г., свидетельствуют как раз об обратном, а именно о деликатности великого писателя в отношении своих идейных противников. Но главный перл статьи представляет второй авторский пассаж: «Пройдёт немного времени, и соратники Ленина в зачёт отлучения Толстого от Церкви зальют страну кровью тех, кого вождь называл “чиновниками в рясах”». Это уже аллюзия к известному ленинскому высказыванию из статьи на смерть Толстого в 1910 году. Оставлю в стороне тот простой факт, что когда леворадикальный публицист В. И. Ульянов подписал тот некролог в газете «Социал-демократ» (№ 18, 16 (29) ноября 1910 г.) псевдонимом Н. Ленин, он не был никаким вождём революции, да и вряд ли рассчитывал им стать. Куда важнее другое. Может ли г-н Ткаченко привести хоть один факт того, будь-то из времени Красного террора, будь-то в связи с процессами церковников в 1922 г., будь-то уже из сталинских времён, что большевики репрессировали, а то и прямо уничтожали духовенство в тот самый для красного словца упомянутый Лениным «зачёт»? Вопрос мой, понятно, риторический. Он лишь свидетельствует о степени добросовестности автора в подходе к проблемам отечественной церковной истории.
Архимандрит Тихон (Шевкунов) в качестве ответственного секретаря Патриаршего совета по культуре, озвучивая упомянутый выше темничек, уже прямо приводит известное ленинское определение Толстого: «…деятельность Толстого в последние десятилетия его жизни, к сожалению, была поистине разрушительна для России, которую он любил. Она принесла несчастье народу, которому он так хотел служить. Недаром вождь большевиков чрезвычайно ценил именно это направление деятельности Л. Н. Толстого и называл писателя “зеркалом русской революции”» (Российская газета, федеральный выпуск № 5339, 18.11.10).
Кстати, к вопросу о «зеркале». Согласно Ленину Толстой был им в отношении смуты 1905-1907 гг., когда то, что потом назвали Первой русской революцией, потерпело поражение. Ильич, кстати, возложил вину за это и на Толстого. Вот его подлинные слова, о которых забыл (давно ведь в школе учился) лубянский архимандрит: «Толстовские идеи, это – зеркало слабости, недостатков нашего крестьянского восстания, отражение мягкотелости патриархальной деревни и заскорузлой трусости “хозяйственного мужичка”».
Как видим, главная идея патриархийного темничка – выступление РПЦ МП в качестве охранителя нынешних российских устоев, подобно тому, как Православная Грекороссийская Церковь выступала охранительницей тех устоев, на гнилость которых указывал Толстой, но которые, понятно, рухнули в своё время вовсе не из-за этого.
Особой темой для рассмотрения может стать происхождение шевкуновского месседжа. Это был ответ на обращение к Патриарху Кириллу со стороны С. В. Степашина, на этот раз в качестве председателя Российского книжного союза. Политический тяжёловес ещё ельцинской поры явно не согласовывал своё печалование «проявить к этому сомневающемуся человеку (Л. Н. Толстому) то сострадание, на которое способна именно Церковь» (Российская газета, федеральный выпуск № 5339, 18.11.10). Рассчитывал, видать, Сергей Вадимович на свои личные отношения с Патриархом «всея Руси», на то, что связан с ним рядом ценных для последнего «проектов». Но не тут-то было. От генеральной линии нынче не позволено отступать никому. Вот и получил он публичный ответ «не по чину», что само по себе весьма скандально в понятиях нынешнего российского «высшего общества».
Тем не менее, среди патриархийщиков нашлась одна весьма достойная фигура, по сути, ставшая главным церковным спикером о Толстом. Речь идёт о священнике Георгии Ореханове, проректоре Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Данное положение связано с тем, что о. Георгий автор приуроченного к толстовскому юбилею монументального труда «Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников» (М.; Издательство ПСТГУ, 2010. – 696 с. ), за который в мае он был удостоен степени доктора церковной истории. Рассмотрение данной богато документированной и обстоятельной монографии, несомненно, должно стать предметом особой рецензии. Здесь же можно лишь посетовать на то, что конфликт у Толстого был отнюдь не с несуществовавшей тогда Русской Православной Церковью, кое наименование было легитимизировано лишь в 1943 г. созданием советского органа по её делам, а со всеми историческими христианскими церквами, из коих Православная Грекороссийская Церковь и экскоммуникировала его, что называется, по принадлежности. Однако моя главная претензия к докторскому сочинению всё же не сводится к этому. Мне куда как жаль, что о. Георгий ограничился лишь российским контекстом конфликта «Толстой и церковь», тогда как его прежде всего следует рассматривать в контексте европейском. И дело здесь не только в том, что Лев Николаевич как религиозный мыслитель — фигура европейского масштаба, да и его выступление только и было возможно в контексте современной ему европейской богословской и социальной мысли. Дело ещё и в том, что Толстой очень хорошо осознавал ту тенденцию роста общественной секуляризации, не обошедшую стороной и Россию, которая привела власти передовых европейских стран, прежде всего Германии, к необходимости приватизации религии, т.е. объявления её частным делом, никак не связанным с гражданскими обязанностями. Толстой писал в 1884 г. в связи с этим: «Все церкви — католическая, православная и протестантская — похожи на караульщиков, которые заботливо караулят пленника, тогда как пленник уже давно ушел и ходит среди караульщиков и даже воюет с ними. Всё то, чем истинно живет теперь мир: социализм, коммунизм, политико-экономические теории, утилитаризм, свобода и равенство людей и сословий и женщин, все нравственные понятия людей, святость труда, святость разума, науки, искусства, все, что ворочает миром и представляется церкви враждебным, всё это — части того же учения, которое, сама того не зная, пронесла со скрываемым ею учением Христа та же церковь» (В чём моя вера, XI).
Окажись тогда Россия в общем потоке европейской жизни, не имел бы конфликт Толстого с историческим христианством (а не с православной церковью исключительно) политической остроты. Да и последовавшие уже в ХХ в., понятно, что независимо от Толстого, атаки на Российскую церковь не были бы для неё столь разрушительными. Впрочем, опять же, история не знает сослагательного наклонения. И прежней российской элите, жившей по неизбывному принципу «тащить и не пущать», даже в голову не могло прийти отказаться от привычного, хотя и совершенно нежизнеспособного вольтерьянства в религиозном вопросе. Другое дело, то, что ранее обернулось трагедией, ныне всё более явно оборачивается фарсом.
Но предоставим слово о. Георгию, давшему два пространных интервью патриархийным СМИ, и весьма респектабельно выступившему на круглом столе в пресс-центре «РИА-Новости» 23 ноября (см. Портал Credo.Ru 29.11.10), явив себя воистину зеркалом современной российской церковности. Своё первое интервью он дал ещё 28.10.10 интернет-изданию «Татьянин день». Не обошлось в нём, правда, без дежурных пропагандистских выводов о том, что произведения Толстого, написанные после т.н. духовного переворота «развращали русскую молодёжь». «Они, — сказал о. Георгий далее, — приучали её к тому, что Церковь в России является служанкой власти, что Россия загнивает, что она разлагается, что пореформенные суды это ужасно, очень плохо и с этим надо бороться». А что, хочется спросить в связи со сказанным о. Георгием, разве не так всё было? Разве Православная Грекороссийская Церковь не была сервильна? И разве не прогнила насквозь российская жизнь, следствием чего и стала катастрофа 1917 года? Но в том-то и дело, что не Толстой тому виной. Так что то, что произошло, точно также произошло бы и без него.
Однако некоторые другие мыли о. Георгия весьма актуальны. «На христианскую жизнь люди смотрят, — говорит он в том же интервью, — глазами Толстого. Это взгляд, который основан на признании примата моральных ценностей, моральных принципов. То есть, большое количество современных людей приходящих в Церковь, считают, что в христианстве самое главное мораль, этическое учение, которое выражено, в частности, в Нагорной проповеди. Именно так считал и сам Толстой». О том, как считал Толстой разговор особый, и я уверен, что он состоится. И станет весьма плодотворным. А вот что касается «людей, смотрящих на христианскую жизнь», как извне РПЦ-МП, так нередко и изнутри, когда ввиду известных причин у них затухает неофитский энтузиазм, то они совершенно правильно считают. И не в «признании примата моральных ценностей» здесь дело. А в том, что христианство это есть сама жизнь, причём жизнь во Христе. А если её нет в той структуре, что позиционирует себя как церковь? Тогда никаким магизмом в восприятии таинств, никакими отвлечёнными богословскими разговорами о «мистическом» её не заменить. Тайна церкви тогда только и совершается, когда есть любовь, лишь одна соединяющая разрозненные члены церковные в единое тело, глава которого Христос (1 Кор 12:12-27; Еф 4:1-16). А когда нет любви, то при любой самой «благодатной» иерархии и даже (чего и в помине нет в РПЦ-МП) при вполне традиционной и чётко соблюдаемой дисциплине, нет церкви Христа. А что касается Нагорной проповеди, то любой квалифицированный специалист по Новому Завету, независимо от своей конфессии и мировоззрения, скажет, что она есть центр благовестия Иисуса, учащий Его последователей принадлежать Царству Небесному уже теперь, дабы в нём и только в нём наследовать жизнь будущего века.
Куда откровеннее интервью о. Георгия порталу «Православие.Ru» от 18.11.10, в котором он признаёт: «наша современная церковная жизнь очень часто является проблемной: нам нечем увлечь молодёжь, не хватает чего-то значимого, чем Церковь должна жить». Истинно так! Но дело не только в молодёжи. РПЦ-МП (да разве лишь ей, хоть в нашей стране, хоть в остальном мире), действительно, нечем увлечь тех, кого влечёт ко Христу Отец Небесный (см. Ин 6:44). Далее о. Георгий заявляет: «Мы на каждом шагу видим, что наша христианская жизнь не приносит каких-то значимых и видимых плодов. Да, для нас 20 или 30 лет назад произошло важное событие – мы пришли в Церковь, но почему-то наши дети часто вырастают хулиганами, плохо учатся и не имеют ни к чему интереса, не способны ни к чему. И для меня всегда оставался открытым вопрос: почему мы не можем передать своим детям свою веру? Почему то, что для нас важнейшее в жизни, для них часто таковым не является – вот главный вопрос нашей современной церковной жизни». А это уже свидетельство современной русско-православной специфики. Наши новые православные возлагают свои главные надежды не на преображении жизни во Христе, а на таинства, прежде всего на евхаристию, ожидая некоего воистину магического воздействия, особенно когда речь идёт о здоровье и воспитании их детей. Ну а потом в большинстве случаев приходится слышать удивление, озвученное ныне о. Г. Орехановым. Вот тут бы и стоило призвать на помощь толстовский духовный реализм. Если не положительного примера родителей, если их жизнь не преобразована по Христовым заповедям, то никакое еженедельное причащение их детей, которое не может ещё быть по-настоящему осознанным, здесь никак не поможет. Да и Евангелие стоило бы раскрыть, чтобы понять, но уже без Толстого, к чему Христос относил таинство Своих тела и крови (см. Ин 6:48-58).
Священник Георгий Ореханов в своих выступлениях в связи с толстовским юбилеем сказал ещё много чего интересного, в том числе и в связи с современным положением РПЦ-МП, так что мне остаётся отослать заинтересованного читателя к первоисточникам, дабы он самостоятельно сделал надлежащие выводы. Я же в свою очередь хочу подвести некоторый итог юбилейной активности, обратившись к столь понравившейся мне статье В. Можегова в «НГ-религиях». Завершает её такая, как мне представляется, очевидная констатация: «Если была у России всемирная миссия, то исполнила её не империя и не Церковь, а великая русская литература. Толстой и Достоевский – два её могучих крыла, лететь на одном у русской “птицы-тройки” вряд ли получится».
Эта мысль почему-то сразу же заставила меня вспомнить, что России (и остальному миру) в не таком уж по хронологическим меркам далёком будущем предстоят среди прочих юбилеев, в том числе совсем нерадостных столетий, два 200-летия — Достоевского в 2021 и Толстого в 2028 г. соответственно. Понятно, что к этому времени уже вырастет новое поколение россиян. Нынешняя молодёжь достигнет зрелости. С другой стороны, многие áкторы современной российской общественной сцены (политической, культурной, церковной) с неё сойдут, в том числе и в могилу. Таков непреложный закон человеческого и, соответственно, исторического бытия. Мысль Можегова о всемирной миссии русской литературы, когда на первый план выходит творчество, и не только художественное, Достоевского и Толстого, заставляет задуматься вот о чём. Всемирную миссию они, конечно, выполнили, научив очень важному многих людей. Не случайно их так любят в тех странах, которые можно отнести к счастливым. При этом своим, и никаким иным, но именно либеральным счастьем они (здесь я воспользуюсь известной толстовской максимой), безусловно, «похожи друг на друга». Но выполнена ли миссия Достоевского и Толстого в России? Очевидно, что столь удачно найденный Можеговым образ двух могучих крыл российской «птицы-тройки» — это дело ещё будущего, хотя, как мне представляется, и не столь далёкого.
Мартин Лютер Кинг в своё время сказал: «I have a dream». А вот у меня мечты нет. Опасно мечтать в связи с Россией. Этому учит «осуществленная мечта» Бердяева о «Новом Средневековье», которую мы наблюдаем в продолжающемся российском посткоммунистическом трагифарсе. Зато у меня есть прогноз.
Российский театр абсурда так или иначе закончится. Тогда перед Россией со всей очевидностью встанет задача выхода из того нравственного тупика, в котором она оказалась, в том числе не без участия её нынешних духовных пастырей. Вот здесь-то входящему в жизнь поколению и придётся как следует выучить уроки Достоевского. А когда, как я прогнозирую, ко времени его 200-летия начнётся нравственное очищение страны, то перед ней встанет другая, не менее важная задача – её постмодернизации. Почему именно постмодернизации? Да потому, что модернизация по-российски есть ни что иное, как говоря евангельским языком, вливание молодого вина в ветхие мéхи (Мф 9:17; Мк 2:22; Лк 5:37-38). И отечественная история наглядно нам это иллюстрирует. Вот эту жизненно необходимую постмодернизацию и проведут подросшие мальчики Достоевского, ставшие крепкими мужиками Толстого, как раз где-то к 200-летию последнего. Понятно, что без пафоса и надрыва, а как бы походя, они тогда же осуществят и технологическое перевооружение народного хозяйства и дигитализацию всех сторон российской жизни и культуры. Но главное, понятно, будет не в этом. А в том, что они навсегда утвердят в российском общественном сознании толстовский эгалитаризм и снесут на историческую помойку окончательно сдохшие к тому времени имперские химеры, на нравственную невозможность которых в своё время пророчески указал Толстой. Им, любящим собственную свободу и ценящим свободу других, предстоит строить сытую, здоровую жизнь в экологически чистой стране, которая, наконец, обретёт своё место в лоне цивилизации. Уточняю, либеральной цивилизации, поелику других просто не существует. Не станем же мы вслед за Хантингтоном говорить о множестве цивилизаций, когда речь идет всего лишь о множестве культур, веками существующих в лоне всякого рода варварств.
Ну, а как же Российская церковь? – спросит меня заинтересованный читатель этих строк. Понятно, что нравственное очищение страны не обойдёт и её стороной. А далее она также к тому времени постмодернизируется, как и прочие исторические церкви в остальном мире. Если говорить о России, то здесь ставшая доступной современная медицина и установление правового порядка, при котором следование закону будет носить всеобщий характер, выметут из лона церковного преобладающий в нём ныне слой суеверов как «снизу», так и «сверху». Неизбежная деконструкция приведёт к музеефикации и академизации церковного историко-культурного наследия, что позволит обрести церкви исконные первохристианские смыслы. В социальной перспективе это будет один из имеющихся в обществе «клуб по интересам», чем только, собственно, и может быть «церковь в современном мире». Проще говоря, церковь Христа вернётся в свой исконный формат «малого стада», которому Отец «благоволил дать Царство» (Лк 12:32).
Любопытно, что заканчивая цитированием именно этого евангельского пассажа свой главный вероисповедный труд «В чём моя вера?» Л. Н. Толстой предварил его таким соображением: «Мало ли много ли теперь таких людей (имеется в виду, живущих по Христовым заповедям – И. П.), но это та церковь, которую ничто не может одолеть, и та к которой присоединятся все люди». Что касается последней идеи о присоединении к церкви Христа всех людей, то это будет, добавим уже от себя, поправив Льва Николаевича с позиции новозаветного богословия, лишь в эсхатологической перспективе, как этому учит столь им нелюбимый апостол Павел (См.: Рим 8:18-25).