Пока нельзя говорить о России Медведева — не ясно пока, что это такое. Прежние же модели имеют вполне законченный характер.
Советской и постсоветской культуре присущи два признака незрелости. Во-первых, альтернативное черно-белое мировосприятие: кто не с нами, тот против нас. Во-вторых, презрение к эмпирике, к конкретным фактам, которые легко приносятся в жертву теории — догме — метафоре. Вера, возведенная в ранг доблести. Нежелание и неумение поступаться принципами, даже когда они заведомо не бьются с реальностью.
Где-то в глубине корни этих грехов сходятся. И прорастают на поверхности такими замечательными качествами, как нетерпимость, зависимость и интеллектуальное сектантство. Настоящего пушкинского «самостояния» в нас по-прежнему недопустимо мало — возможно, меньше, чем в его времена. Поэтому мы пуще всего на свете боимся прослыть слабаками. И ради этого подросткового страха запираемся в интеллектуальных скитах, третируем несогласных и путаем догматизм с принципиальностью.
Так улитка из-за отсутствия внутреннего скелета вынуждена жить под скелетом внешним. Без панциря ей невозможно. Какими глазами она смотрит на окружающий мир?
Сталин
На дне души он был отчаянным трусом. Поэтому нуждался в ежеминутном подтверждении своего бронированного статуса, вдумчиво и неустанно расплющивая других, более умных, одаренных и оттого опасных, кому не повезло подвернуться на пути. Мы сталинисты не потому, что следуем его идеологии, а потому, что видим мир его панцирными глазами. Эта социокультурная травма передается от поколения к поколению вместе с книгами, песнями, фильмами и школьными учебниками.
Сталин боялся сильных регионов, боялся укрепления межрегиональных связей и появления свободных территориально-экономических ассоциаций — за ними мерещился призрак заговора региональных элит. Горизонтальные связи выжигались каленым железом, допускались лишь прямые вертикальные связи по иерархии центр — регион. Дороги между соседними областями заросли бурьяном — в них отпала нужда после того, как были запрещены межрегиональные ярмарки и порушена естественная рыночная среда… Вместо этого стремительно разбух единственный близкий Вождю управленческий центр — Москва, Кремль. Работал мощный пылесос, извлекающий из страны людские и материальные ресурсы и стягивающий их под государеву руку — для подготовки к войне, для победы мирового коммунизма.
Сталину было глубоко наплевать, что там переживают советские люди на самом деле. Он, как не раз повторяет в своих воспоминаниях Хрущев, искренне считал народ навозом, из которого великая личность лепит нечто действительно выдающееся. То есть если народ не мог дать Сталину зерна, угля или брони в достаточном количестве, вождь просто заставлял его работать больше за меньшие деньги. Ну, умерли с голоду семь-восемь миллионов крестьян во время коллективизации — и Бог с ними. Зато страна отправила на экспорт десятки тысяч тонн зерна, на вырученную валюту купила станки, а на станках сделала оружие… А болванов из ЦУНХУ, чтобы зря воду не мутили своими справками — расстрелять. За клевету на социалистический строй.
Сталинская модель хороша для войны, когда надо, не считаясь со средствами, любой ценой выжать из страны ресурсы и железной волей послать их вперед. Но она категорически не подходит для мира. Именно поэтому СССР всю свою историю прожил в состоянии войны — внешней или внутренней. И многие из войн весьма убедительно выиграл — правда, ценой несоразмерных потерь. Но выиграть мир он не мог в принципе — система просто не для того строилась.
Ельцин
Он был смел, поэтому открыт и великодушен. Не боялся подставиться под удар, если верил, что это нужно России. И Россия с ним стала открытой для будущего. Начал наращиваться внутренний скелет. Сначала, конечно, слабенький.
И сразу возникла проблема. Если свобода, если нет больше общего силового панциря, то возникает вероятность, что один огромный слизняк распадется на несколько малых, каждый из которых поспешит накрыться своим собственным оборонно-идеологическим панцирем. Костяк внутренней социокультурной инфраструктуры, способной удержать единство за счет богатого общего языка, дееспособной общей валюты, реальных межрегиональных бизнес-связей и пр., и пр., нарастет позже.
Союз распался — в основном, мирно. Безусловно, ментальная травма. Никто не ждал, никто не обсуждал, загодя не подумал создать и проверить альтернативные, взамен догнивающих партийных и чекистских — скрепы. Да и невозможно было обсуждать и готовить альтернативы.
В любом случае, тяжелый выбор — СССР разошелся по национальным квартирам. Ельцин берет вину на себя, хотя распад был предопределен десятилетия назад — еще в сталинскую эпоху, когда как раз были уничтожены или предельно ослаблены все естественные скрепы государственного единства, и заменены одной, но зато самой главной: стальной волей вождя, железной партийной дисциплиной и безграничным произволом сталинских опричников.
Сталинисты говорят: пришли Хрущев—Горбачев—Ельцин и все развалили… Никому неохота задуматься, почему они пришли. Откуда взялись — разве не из сталинской партии? Не потому ли, что в созданной Сталиным экономике, политической и социальной среде уже нельзя было даже вздохнуть, не то чтобы нормально жить и развиваться?
Но так или иначе — Ельцин виноват. А тут начинается отделение Чечни. Уже в самой России. Опять согласиться или все-таки удержать силой? «Иль Русского царя уже бессильно слово?!» В общем, у Ельцина две травмы. Две вины. Согласился на распад Союза. Но сохранил мир. Не согласился на распад России. Но начал войну.
С точки зрения бинарного сознания все просто: для по-сталински принципиального демократа выборы, права и свободы, безусловно, дороже государственной цельности. С точки зрения по-сталински принципиального державника все ровно наоборот: черт с ними, со свободами и выборами, дайте мне великую страну. (О том, какой смысл вкладывается в понятие «великая», данный стиль мышления предпочитает не задумываться). Так или иначе, первому президенту России пришлось на собственной шкуре испытать, что такое уход от черно-белого панцирного мировоззрения советской эпохи.
Путин
Из мучительно расщепленного сознания Ельцина на свет родилось решение о преемнике. Этот удержит! И регионы приструнит, и демократию сохранит, и центр усилит, и землям позволит дышать. И ведь, если в самых общих чертах, так оно на первом путинском сроке и было. Но все-таки стиль и масштаб уже другие. Путин изо всех сил хотел казаться смелым и сильным. Но был-то совсем другим. И в решающие моменты он — может, и не особенно сознавая разницу — не собой прикрывал Россию, а Россией прикрывал себя. Ну, как бесланскими детьми прикрыл отмену губернаторских выборов… Так ведь удобнее управлять — сохранять державное единство.
Но это подмена — объяснения для электората. На самом деле, так удобнее сохранять себя и свою команду во власти. А для России эти годы будут потеряны, потому что вместо тяжелого опыта реального федерализма, трудного выстраивания реальных межрегиональных экономических связей, зарождения трансграничного соседского бизнеса, вместо укрепления доверия к выборам и политической системе, обеспечивающей живую связь между населением и властями, будет создана разветвленная система фальсификаций бизнеса, выборов, межрегиональных связей и пр. Весь этот картонный фасад, а точнее сказать, картонный панцирь, внешне весьма похожий на сталинскую броню, скоро рухнет и тогда придется назвать имя его строителя.
Отсюда — от инстинктивной тяги к сталинской стилистике, хотя бы и в картонном исполнении — весь набор совковых доблестей: от завистливого истребления более одаренных, опоры на лояльных троечников и до международной изоляции и удушения свобод. При нем окно возможностей для России опять сжалось в танковую щель. Зато «сам» и его приближенные чувствовали себя под броней защищенно и уверенно.
А зря. Броня-то фальшивая. Пришел экономический кризис с большими ножницами, и все стало ясно.
Путинские десять лет можно смело назвать эпохой целенаправленного возрождения и воспитания социальной инфантильности сограждан. Люди без внутреннего скелета — находка для тоталитарной власти. Они послушно вжимаются в матрицу любой назначенной сверху системы ценностей. Превращаются в пельмени — стандартные, как диполь. Слева минус, справа плюс. Снизу уголь, сверху мел — это наш советский чел. Кого надо — любит, кого надо — ненавидит. Идеальное сырье для разного рода «винтиков»…
То есть мы как бы очень даже не против восстановить Великий и Могучий Советский Союз. Только не очень ясно зачем. Если это вариант сталинский, заточенный на территориальное, оборонное и личное величие, то нам положено жить на шести квадратных метрах, питаться по карточкам, гордиться ракетами и ничегошеньки не знать про то, что происходит во всем остальном мире. Иначе сталинская модель нехитрого счастья не функционирует. Если же она функционирует, то выходит чистой воды Северная Корея, Куба или Иран.
Сегодняшняя Россия имеет полное право предъявить В.В.Путину счет за продолжение ленинско-сталинской работы по подготовке долгосрочного коллапса российской государственности. Счет за уничтожение стимулов внутреннего развития, бесконтрольное разбазаривание социокультурных и демографических ресурсов, растрату общественно- полезного времени и разрушение естественной интеллектуальной среды, тяготеющей к многомерности. Он не может оправдаться «незнанием». Все знал, все понимал. Не мог не понимать. Но такой уж у него получился выбор: если Ельцин инстинктивно стремился расширить узкое пространство между черным и белым, между плюсом и минусом, то Путин так же инстинктивно работал над его сужением.
Тоталитаризм — подходящая модель для спринтерской дистанции, когда надо собрать, все что есть и бросить на весы. Как только дело заходит о стайерском забеге, так преимущество демократии, конкуренции и свободного рынка становится неоспоримым. Отсюда растут робкие и контрпродуктивные попытки путинской бригады говорить с соседями на языке силы. Выходит жалко. Запад, быстро осознав с какой идеологией он опять имеет дело, перевел дело в привычную ему с брежневских времен плоскость: давайте играть в долгую. Мы не будем пытаться силой отобрать у вас эти срамные привесочки, которые ваша великая держава перебросила через Кавказский хребет. Наслаждайтесь ими к полному своему удовольствию. Предлагаем перезагрузку отношений — ну что-то вроде Хельсинкских соглашений для Брежнева.
Ему, Западу, спешить некуда. Он хорошо знает, что государственная модель, которая светится в мозгу путинских силовиков, корнями уходит в СССР и, следовательно, подвержена всем советским врожденным порокам. Прежде всего, у нее потрясающе низкая эффективность из-за систематического подавления бюрократией активности людей и регионов. Кроме сырья и продуктов с невысокой добавленной стоимостью эта модель не может производить ничего конкурентоспособного. Значит, через три-пять-десять лет она в очередной раз созреет и упадет. Дело нехитрое.