Давний разговор со знаменитым экономистом о рыночных реформах в Восточной Европе и в России. Банальный вопрос: «Почему у них получилось лучше, чем у нас? Почему у них получается жить хорошо, а у нас — нет?» Обидный ответ: «Наверное, там люди сделаны из другого теста».

Но ведь и в самом деле, последнее звено в цепочке, составленной из причин национальных успехов и неудач, — поведение отдельного человека. Можно справедливо указывать на несовершенство институтов (норм и санкций, проще говоря). Но самые совершенные институты можно в два счета обесценить, исказить, фальсифицировать, облепить коростой руководящих разъяснений и административных навыков, которые сведут на нет содержание и смысл этих институтов. При полном сохранении декорума: у нас всё — как в лучших экономиках, политиках и культурах.

А почему не получается? Да тут, понимаете ли, специфика, местный колорит. Приходит, например, клиент к адвокату, приносит ворох бумаг: «Хочу вас пригласить защищать мои интересы вот по этому делу: Иванов против Петрова, ознакомьтесь». Адвокат ознакомляется и говорит: «Поздравляю вас, господин Иванов! На вашей стороне закон!» Клиент бледнеет, хватает бумаги в охапку: «Я не Иванов! Я, наоборот, Петров!» — и бежит к двери. Адвокат хватает его за рукав: «Поздравляю вас, господин Петров! На вашей стороне судебная практика!» И вот так — везде и во всем. Главное, чтобы адвокат был хороший.

Но тут я сам себе возражу: балансирование между нормой и ее толкованием, законом и практикой его применения — это некое общее свойство цивилизации, а отнюдь не только российский порок. Больше того, рискну предположить, что эффективные нормы и выполнимые запреты (то есть «хорошая институциональная сфера») подразумевают указанную двойственность. Неокончательность закона и сиюминутность решения. Иначе мы получим либо законы Дракона (одинаковое наказание за все проступки), либо госплан (попытку дифференцированной регламентации всего на свете). Зазор между идеалом и реальностью позволяет уважать идеал и не слишком насиловать реальность.

Очевидно, всё дело в мере использования этого зазора. Всё дело в векторе, по которому направлены усилия людей: к общей пользе, к личной корысти, к служению высоким целям или к гармоничному сочетанию указанных мотивов. Вот буквально на днях заместитель генерального прокурора сообщил, что в ряде министерств и ведомств чиновники оплачивают химчистку личных пиджаков из государственного бюджета. И вообще забыли край. Конечно, любая государственная служба предоставляет целый ряд неучтенных (скажем так, практически не учитываемых) преференций, и это, увы, естественно. Но край все-таки надо знать, и вот тут возникает вопрос, из какого теста сделаны эти наивные казнокрады. Дело, подчеркиваю, не в казнокрадстве как таковом, а именно в наглом простодушии, с которым обчищается казна. То самое тесто человеческой души.

Не только о душе речь. О руках тоже отчасти. Вот вице-премьер Сергей Иванов отвечает на вопрос, почему российские чиновники никак не пересядут на российские автомобили. Иванов говорит, что они на самом деле уже довольно давно ездят на BMW российской сборки, то есть фактически — на наших машинах. «А вы сами, а ваш автомобиль тоже российской сборки?» — спрашивает журналист. Вице-премьер объясняет, что он ездит на «мерседесе» немецкой сборки, потому что таково требование службы безопасности. Выходит, эта служба не доверяет отечественному автопрому, ни родному, ни лицензионному. Не доверяет, проще говоря, российским рабочим рукам. Не из того теста они сделаны, выходит.

Вот тут мы приходим к главному вопросу, к трудноразрешимой дилемме: что же это за тесто? Что оно такое? Исходное и неизменное свойство русского (пардон, российского, «россиянского») сознания и поведения? Некая, как бы это попроще выразиться, антропологическая протоплазма? То есть тесто уже не в метафорическом, а почти в буквальном смысле, нечто близкое к биологии? Или же наше тесто слеплено из ошметков дурных институтов — политических, экономических, культурных? Которые и сформировали такой способ мышления и поведения, перед которым только руками разведешь и вздохнешь: «Да, тесто подкачало». И закажешь для вице-премьера машину в Германии, ибо оно как-то надежнее в смысле безопасности.

Разговор о тесте, из которого мы сделаны, я вспомнил 16 апреля, на дискуссии в Высшей школе экономики. Речь шла о российских мифах. Тема старая, круто замешанная на многозначности слова «миф». Что оно обозначает, люди никак не договорятся. Для одних это неправда (в широком спектре: от сознательного пропагандистского вранья до обаятельного самообмана). Для других — способ очень четкого, но крайне упрощенного понимания окружающего мира. Для третьих — некий образ (вербальный и визуальный одновременно), в котором это понимание сконцентрировано. Таким образом, намечаются три противопоставления — миф и реальность (как ложь и истина), миф и научность (как сознание обыденное, нагруженное стереотипами, и сознание рациональное), миф и дискурс (как целостный, интегрально воспринимаемый образ и детальное рассуждение, попытка разобраться).

Но так или иначе речь идет о чем-то хорошем (реальности, истине, рациональности, дискурсе) и о чем-то не совсем приятном — о мифе. Ладно, согласимся, что жизнь современного общества должна стоять на рациональных основаниях. И попытаемся посмотреть, где же спрятаны эти основания хорошей жизни современного общества. Потому что об основаниях плохой жизни мы говорим целыми днями — и вроде бы в этом преуспели. Нам внятно всё — и тяжелое наследие истории, и непереработанные политические травмы, и драматичные демографические процессы, и геополитические неудобства Северной Евразии и так далее и тому подобное.

Вот и 16 апреля были представлены результаты исследования современных российских мифов, проведенного «Левада-центром». Главных мифов оказалось четыре: «Умом Россию не понять», «Сталин», «Особый путь» и «Запад». Иррациональность, обожествление жестокого вождя, особая ценность собственных стандартов развития, исконный враг.

Легче всего было бы сказать, что эти четыре параметра в свою очередь представляют собою некий миф. Во втором значении слова «миф» (см. чуточку выше: четкое, но упрощенное понимание мира). Таким образом, утверждение об иррационально-сталинистско-особопутистско-антизападном мифе, царящем в России, есть не что иное, как социологический миф либерально-западнического толка. Впрочем, такие ловушки — штука повсеместная. Проще всего критиковать советскую власть, исходя из марксизма (куда девали прибавочную стоимость, номенклатурщики проклятые?), критиковать церковь — исходя из тезиса о всемогуществе Бога (если Бог мог стать человеком, он может стать кошкой), критиковать психоанализ — исходя из учения о проекции (это не нам кажется, а вам кажется, что нам кажется).

Но! Если мы скажем, что отчет «Левада-центра» о современных российских мифах — это либеральный социологический миф, то такое утверждение тоже будет мифом. Радикально-эпистемологическим, если угодно. Приехали, в общем. Миф ходит по кругу, и пусть его.

Гораздо интереснее некоторые содержательные моменты. Например, идея особого пути России — и не просто особого, а пути-примера, пути-авангарда (явить человечеству неискаженный лик Христа или стать флагманом социализма). Не вижу тут ничего российско-специфического. Не надо быть особым эрудитом, чтобы понять — эта идея присуща практически любой культуре. Особый путь был у Германии (правда, он плохо завершился). Но и французы в XIX веке были исполнены мессианства. Стать светочем, а там и лидером для всего мира — американская национальная задача, начиная с Вудро Вильсона. Мы до сих пор говорим о скандинавской модели — тоже ведь своего рода особый путь. Самая же замечательная страна в смысле особого пути и всемирной миссии — это, конечно, Британия. Поразительная баллада Киплинга «Гребец галеры», где раб признается в любви к своим цепям, сознавая себя тружеником великого белого дела: «Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях / И вперед галеру гнали наши руки в волдырях» — и далее: «Но — собратья мне порукой — в мире не было людей / Крепче, чем рабы галеры и властители морей» (пер. Е. Дунаевской). Рабы империи — властители мира. Ох, как похожа британско-имперская мифология на советско-имперскую. И гребец галеры, и рядовой Томми Аткинс, и те, кто несет тяжкое бремя белого человека, — это они, винтики великой машины, скромные, незаметные, самоотверженные труженики, воспетые Сталиным с трибун съездов и партконференций.

Мне кажется, это чрезвычайно важный момент. Мифология (а также идеология) не имеет прямой связи с хорошей жизнью. Одинаковые мифы, одинаковые сюжеты и персонажи, одинаковое переживание служения Великому Единому — но, боже правый, какая разная жизнь, какое разное ее качество! И сколь различно качество товаров, создаваемых руками скромных тружеников (кстати, в Англии в 30-е годы ХХ века рабочие жили в ужасающих условиях).

Напрямую не связана с хорошей жизнью и институциональная сфера. То есть она была бы связана, если бы правильные законы и умные распоряжения свято выполнялись. Но так получается не у всех и не всегда. А у некоторых, как свидетельствует Эрнандо де Сото, вообще никогда не получается. Хотя они вроде бы честно стараются.

Более того, и развитая экономика вовсе не гарантирует хорошей жизни. Во всяком случае, большинству народа. Восторги по поводу китайского экономического чуда не должны заслонять проблем китайской деревни, то есть бедности и отсталости сотен миллионов людей.

Но мы-то не о цифрах экономического роста, не о правильных, с точки зрения Дж. Бьюкенена и М. Олсона, законах для бизнеса и общества и уж тем более не о преобладании рациональности в общественном сознании. Мы — о хорошей (то есть удобной, безопасной, обеспеченной и культурной) жизни народа. А также о хорошем качестве товаров и услуг, которые этот народ производит на своем рабочем месте. Ясно, что хорошее качество производимых вещей (а также идей, изобретений и прочей нематериальности) связано с хорошей жизнью. А с чем связана, чем обусловлена она — пока загадка.

Тестом, очевидно. Ищем тест для теста.